Интеллигенция в романе Татьяны Поляковой "Чудо в пушистых перьях"

При слове "интеллигенция" сразу вспоминается письмо Чехова Антона Павловича Орлову И.И. от 22 февраля 1899 года – о нашей русской интеллигенции. С той поры прошло более 120 лет, но точнее Чехова никто так и не охарактеризовал это "явление природы" – нашей действительности.

*

<…> Не гувернер, а вся интеллигенция виновата, Вся, сударь мой. Пока это еще студенты и курсистки – это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора, дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры. Вспомните, что Катков, Победоносцев, Вышнеградский – это питомцы университетов, это наши профессора, отнюдь не бурбоны, а профессора, светила… Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр. Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям – интеллигенты они или мужики, - в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна; что бы там ни было, наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т.д. и т.д. – и все это делается помимо прокуроров, инженеров, гувернеров, помимо интеллигенции en masse и несмотря ни на что. <…> Стр. 88-89.

**

<…> Но лучше я все расскажу по порядку, чтоб было понятно. В общем, так. У моей подруги Людки Самохиной был день рождения. Само собой, она решила его отметить, ну и назвала гостей с три короба, но не к себе в квартиру, а в студию. Студия ее располагалась на первом этаже старинного дома в самом центре города, здесь когда-то жила Людкина бабушка. Бабушка умерла, квартира досталась моей подружке, она поломала все перегородки и устроила студию, потому что считала себя художником. Говорю "считала", оттого что живописью ее подвиг заняться мой папуля. Людка с самым серьезным видом по сию пору зовет его "учителем" и дважды в месяц вместе с ним медитирует, уходя в астрал, и подолгу оттуда не возвращается, чем очень меня тревожит. Один придурок вот так однажды ушел, а назад не вернулся, где-то там заплутавшись. У папули были неприятности, не то чтобы серьезные, но все равно были. Позднее, правда, выяснилось, что дядька умер вовсе не от медитации, а от алкогольного отравления (попросту говоря, водка была "паленой"), но меня медитация с тех пор начала беспокоить. Я несколько раз намекала Людке, что она ей, по большому счету, ни к чему, раз пишет Людка исключительно цветы в горшках. Ей стоит быть ближе к природе, выезжать на пленэр и все такое, а не сидеть истуканом на коврике, закатив глаза. Людка меня не слушала и продолжала сидеть истуканом.

Раз в неделю я сопровождала ее в художественный салон, куда она сдавала свои плотна. Перед самым днем рождения мы заглядывали в салон раз пять. Людка работала как лошадь, только успевай картины в рамы вставлять, а раскупались они весьма неплохо. Во-первых, цветочки всегда выходили нарядными, во-вторых, рамки были красивыми, а в-третьих, просила за них Людка копейки, а широкой общественности нравятся незабудки на подоконнике. В общем, к моменту торжества на руках у Людки оказалась приличная сумма, и она решила разгуляться.

Народу в студию набился целый табун, что и неудивительно, художники – они ведь чокнутые, мне это доподлинно известно, раз у меня папуля художник. Пива было много, а водки и того больше, а из закуски только вобла; все очень быстро перезнакомились, и началось настоящее веселье. Людка сунула мне стакан в руку, до середины наполненный водкой, и сурово сказала:

- До дна. За мое здоровье.

Меня перекосило от одной мысли, что все это придется выпить, но Людка смотрела на меня укоризненно  и даже напомнила, как прошлым летом держала кота, когда я ему вытаскивала занозу. В общем, пришлось выпить. Людка торопливо протянула мне бутылку пива, шепнув:

- Запей.

Я запила, и после этого у меня начались видения. Стр. 8-10.

*

<…> К концу завтрака я поняла, что сама не в состоянии справиться с ситуацией. Мне требовался совет. И тогда я отправилась к папуле.

Папуля проживал на другом конце города, состоя в гражданском браке с женщиной по имени Земфира. На самом-то деле ее звали Зинкой, она была профессиональной гадалкой, чем и зарабатывала на жизнь себе и папе. Папуля у меня философ и художник, человек исключительно творческий. Картины его продавались из рук вон плохо, но удивляло это только папу, последователи и почитатели таланта утверждали, что папулино время еще не пришло, что народ еще не созрел и не готов воспринять его творчество, и только после папиной смерти его поймут и оценят. "Да поздно будет", - злорадно добавлял в этом месте папуля. Сторонникам и почитателям он доверял и неоднократно говорил мне: "Когда я умру, ты наконец поймешь, что твой отец – гений". То, что папуля гений, я и так знала, так что его кончина мне без надобности, отвечала на это совершенно искренне я, потому что все так и было. Может, папуля посредственный художник, но гениальности у него не отнимешь. К тому же папулю я люблю, хотя и мамуля у нас хоть куда. К счастью, виделись мы с ней нечасто, это я потому так говорю, что жить рядом с гениями совсем нелегко, а мамуля у нас тоже гений. Она писала стихи и занималась поисками смысла жизни, разъезжая с этой целью по нашей огромной стране. (Она б могла поехать и за границу, но денег на это не было.) Папа же предпочитал оседлость, поэтому мама искала смысл то с летчиком гражданской авиации, то с шахтером из Кузбасса, то со штурманом из Владивостока, пока окончательно не растворилась на просторах Родины, по забывчивости не вернувшись домой.

Мы с папой ждали ее года полтора, потом мама объявилась в Магадане, откуда  прислала нам письмо. Она звала к себе, сообщала, что сильно выросла как творческая личность, и в доказательство приложила к письму ксерокопию книжки стихов, изданной фондом инвалидов. Слово "инвалиды" папу напугало. Он всерьез забеспокоился за маму, но, как я уже сказала, сам он тяготел к оседлому образу жизни и в Магадан послал меня. Было мне тогда лет шестнадцать, и поездка меня порадовала, тем более что лететь надо было самолетом. Маму я в Магадане не застала, она отправилась в Красноярский край с молодым предпринимателем, а из Красноярского края в Биробиджан. Мама путешествовала, ну и я пыталась не отстать, пока не закончились деньги и каникулы.

На следующий год мама опять обнаружилась, но мы с папой были хитрее и не торопились лететь по ее первому же зову. За пять лет мама прислала восемь писем и шесть книг стихов. Стихи в самом деле стали лучше, кое-что я теперь уже понимала и за маму страшно радовалась, и тут она пригласила меня в гости, присовокупив к приглашению некоторую сумму денег. Папуля сказал: "Надо ехать", и я поехала. В то время мама организовала буддистский монастырь, духовно сойдясь со студентом Московского университета, который находился в розыске, так как год назад в университете встретил мою маму (мама в ту пору была в Москве на конгрессе экстрасенсов, точнее, на конгрессе был ее друг из города Ханты-Мансийска, а мама просто гуляла по столице). Студент домой так и не вернулся. Его родители забили тревогу, но толку от этого было мало. С этим самым студентом мама и вознамерилась основать монастырь. Я нашла мамулю в калмыцких степях в компании симпатичных единомышленников, которые брили головы и ходили босиком. Маме хотелось, чтобы я осталась там навсегда, но жажда духовного перерождения была во мне недостаточно сильна, да и привычка к относительному комфорту упорно не желала отступать, и я вернулась к папуле.

В тот момент папа переживал очень сложный период, период исканий и сомнений. В конце концов он пришел к выводу, что истинный художник должен изучать жизнь. Для начала он приступил к изучению жизни цыган. Цыгане были интересны папуле своим вольнолюбием и неприхотливостью. Насчет вольнолюбия умолчу, а вот их неприхотливость лично у меня вызвала большие сомнения. Короче, папа стал их изучать, ушел в табор, кочевал с ними больше трех недель, потом пригласил цыган домой, проснулся утром и обнаружил, что цыгане исчезли, прихватив из квартиры более-менее ценные вещи. Папулю это не остановило, и он начал изучать жизнь уголовников. Слава богу, по этапу он не отправился, но домой, конечно, кое-кого пригласил. Проснувшись утром, он мало что нашел в своей квартире, в основном стены и кое-какую мебель, не представлявшую интереса для граждан. Мне стало ясно, что папино увлечение экзотикой на этом не утихнет, и я поспешила переехать в коммуналку (комната досталась мне в наследство от покойной тетки).

Дальнейшие папины философские искания я уже наблюдала на расстоянии, но была в курсе. Теперь папа изучал жизнь алкоголиков и так углубился, что я начинала испытывать беспокойство. Незадолго до этого в жизни папы появилась Земфира, и в дом он алкашей не приглашал, да те бы и сами не пошли, потому что страшно боялись Земфиру. Когда папа с ней познакомился, ее звали Эсмеральдой, она гадала на картах и имела кое-какие неприятности с налоговой полицией. Примерно через месяц Эсмеральда отрешилась от карт, стала Эльвирой и гадала на кофейной гуще, но неприятности не прекратились. Теперь папулина подруга решила, что гуща неактуальна, перешла на магический кристалл и звалась, соответственно, Земфирой. Дела ее шли очень неплохо, и налоговая полиция вроде бы угомонилась, что позволило папе как следует углубиться в жизнь алкоголиков.

Надо сказать, что рядом с папой всегда была женщина, готовая помочь. Не повезло ему только с мамой. Женщин в папиной жизни было много, и каждая считала своим долгом освободить гения от мыслей о хлебе насущном. При всей любви к папуле я не очень понимала, чем он так тревожит женские сердца, но всех папиных женщин почитала, а со многими дружила, даже после того, как они, утомясь от папиной гениальности, нас покидали.

Земфира была рекордсменкой, и я ее очень любила, потому что человек она была добрый, и за три года мы успели привязаться друг к другу. Направляясь к папуле, смело рассчитывала на совет, - если папа не в форме, так хоть с Земфирой поговорю.

Папина квартира располагалась в пятиэтажке, типичной для сталинских времен. В народе такие дома прозывались "сталинками". Дом в основном заселяла творческая интеллигенция и бывшие партработники. Пятиэтажка производила впечатление высотой потолков в квартирах, чистеньким парком под онами и коллекцией памятных досок на фасаде. На одной, из красного гранита, было написано, что в доме трудился и умер мой дед, а папулин отец. От него нам досталась эта квартира, кое-какие сбережения, антикварная мебель и картины. К настоящему моменту сохранилась лишь квартира, все остальное было утрачено во время папиных экспериментов. Дед мой тоже был художник, как и прадед. Прадед, кстати, преподавал в художественной академии, дружил практически со всеми знаменитостями своего времени, а в нашем городе оказался во время войны в эвакуации. После окончания войны в столицу он не вернулся в силу разных причин, в основном из-за пошатнувшегося здоровья.

Если верить папуле, прадед вывез с собой в эвакуацию одну из картин Филонова. Картин у прадеда, подаренных друзьями-художниками, была тьма-тьмущая, но он лишился их после бомбардировки, превратившей его квартиру в груду камней, и только Филонов каким-то чудом уцелел. Прадед привез его в наш город, передал по наследству деду, а тот, само собой, папуле. Папа картиной очень дорожил и любил повторять, что я богатая невеста, потому что Филонов – мое приданое, и как только я сподоблюсь… если честно, я не очень  верила папуле, то есть я ему верила во всем, что не касалось денег, так что в отношении приданого иллюзий я не питала.

Филонов висел у нас в гостиной и радовал глаз всех приходящих. У меня же картина вызывала обоснованное беспокойство. Сама я в живописи не сильна, но, живя рядом с гением, кое-чему научилась, оттого была уверена, что Филонова папуля нарисовал сам. Тем более что в раннем детстве эту картину я точно не видела. В кабинете деда висела совсем другая, которая благополучно исчезла еще до первого папулина эксперимента по изучению жизни. Но спорить с папой  мне не хотелось, и, услышав в очередной раз о том, что я богатая невеста, я благодарно улыбалась и кивала в знак согласия, а глядя на Филонова, вздыхала, бормоча: "Восхитительно", почему-то заставляя тем самым папулю хмуриться. Конечно, то, что я не пошла по его стопам, папу сильно огорчало. Много раз он пытался приохотить меня к занятиям живописью. Рисовать я любила, но одна мысль о том, чтобы стать художником, вызывала у меня тошноту.

Постоянное общение с гением отбило у меня всякую охоту к творчеству. Я уже в детстве решила, что буду врачом, поваром или портнихой. А так как из-за дурацкого имени, данного мне мамулей, сверстники постоянно меня дразнили, их обществу я предпочитала кошек. По окончании школы стало совершенно ясно: мне одна дорога – в ветеринары, вот по ней я и отправилась. Только не подумайте, что у меня какие-то претензии к мамуле, папуля-то собирался назвать меня Электрой, так что мне еще здорово повезло, что мама настояла на своем.

Я пересекла сад и вышла к первому подъезду, взглянула на гранитную доску и кивнула:

- Привет, дедуля. – После чего вошла в подъезд и по лестнице поднялась на второй этаж.

Дверь в квартиру папули была украшена бронзовой табличкой, на которой значилось: "Щербинцев А.В., философ". Я пожала плечами и позвонила. Никто открыть мне не пожелал: папы, скорее всего, нет дома, а если у Земфиры сеанс, то ее лучше не беспокоить. Я открыла дверь своим ключом и вошла в огромную прихожую. Стр. 81-87.

*

<…> Земфира – тучная дама в цветастом широком балахоне, в черном парике с волосами до пола, с повязкой на лбу – походила на упитанного индейца. Впрочем, даже в таком виде она казалась мне симпатичной круглолицей толстушкой со смеющимися глазами. Стр. 88.

*

<…> Мы пили с Земфирой чай и вели неспешную беседу. Пить чай Земфира предпочитала в гостиной, сидя в мягком кресле перед антикварным столиком на гнутых ножках.

- Вчера к папе какой-то хмырь приходил, - сообщила она, - но не застал. И со мной долго беседовал.

- Чего хотел?

- Филонова, - вздохнула Земфира. – Предлагал большие деньги.

Я перевела взгляд на картину, которая висела напротив. Разобрать, что там изображено на ней, было затруднительно. Правда, в этом смысле она мало чем отличалась от папиных картин, висящих по соседству, но чтоб отличие все же было, папа для бестолковых написал фломастером на раме: "Филонов", и картина стала выделяться.

- Я беспокоюсь, - робко продолжила Земфира. – Не хочу критиковать папу, но боюсь, как бы нас не ограбили.

Если честно, я тоже беспокоилась, папуля налево-направо распространялся о том, что у него в гостиной висит шедевр стоимостью в несколько тысяч долларов. Вполне мог найтись олух, который в это поверит. Если учесть, что жизнь уголовников папуля изучал не зря и в их среде у него осталось много знакомых, людей корыстных и весьма далеких от искусства, беспокойство мое только увеличивалось.

- Почему бы папуле не прекратить свои рассказы о Филонове? – вздохнула я.

- Ты же знаешь папу, - пождала плечами Земфира. – Я намекала ему, что он мог бы подарить Филонова музею. Папа очень рассердился, ведь это твое приданое.

Мы уставились на живописный шедевр и дружно вздохнули. Стр. 90-91.

*

<…> Тут мы дружно поискали  глазами котяру и обнаружили его на папиной груди, где он мирно спал. Выглядело это трогательно, но кот был жирным и затруднял дыхание, это может мешать папулиному выходу в астрал, оттого я подошла и, склонившись к родителю, поинтересовалась:

- Пап, ты как?

- Отлично, - отозвался он через полминуты.

- Кот не мешает?

На второй вопрос папа не ответил, я подумала-подумала и оставила кота на месте. Стр. 176.

<…> Витька с тоской понаблюдал за ласками, которые супруга дарила коту, вздохнул и вяло поинтересовался:

- Это что, правда батя твой?

- Конечно, - пожала я плечами.

- Запойный?

- Не-а, он в астрале.

- В чем он? – оживился Ряха и даже перегнулся ко мне, так его разбирало. Витька сделал вид, что понял, но насторожился.

- Папа так в контакт с мировым разумом входит.

- А почему здесь?

- Потому что он изучает жизнь алкоголиков. Папа постоянно что-нибудь изучает, - сочла я нужным пояснить, чтоб у людей не сложилось превратного представления. – Вот сейчас алкашей. Вообще-то папа философ и художник, - непроизвольно поморщилась я, так как распространяться об этом не любила. Скажешь, что папа художник, так всем непременно надо взглянуть на картины. Нет чтобы на слово поверить, что папуля гений, а как дело дойдет до картин, тут вовсе беда. Они у папули такие затейливые, замучаешься втолковывать, что там на них и почему. Сама я в живописи не больно сильна, так как все это создает определенные трудности, а я трудности не люблю и упоминать о том, что папа художник, тоже. Но и утаивать информацию не сочла возможным. Если уж мы все теперь в одной лодке, то есть я хотела сказать, по уши в дерьме. – А еще он махатма, уходит в астрал, ну и общается.

- Долго? – спросил Витька, приглядываясь к папе.

- Когда как. Иногда день, иногда неделю. Стр. 177-178.

*

<…> Земфира поинтересовалась папиным самочувствием и выразила надежду, что он вскоре вернется домой. Я комментировать не стала, потому что, как правило, чью-то жизнь папа изучал до полного освобождения квартиры от всех вещей, а коли сейчас он проводит изучение вне дома, так и неизвестно, когда закончит. Стр. 301.

*

<…> Ряха часто медитирует с папой, и тот утверждает, что он способный ученик. Юрасик пьет, как раньше, Варвара ворчит. Короче, живу я счастливо. По городу поползли слухи, что папину картину купили в Москве за сумасшедшие деньги, и за неделю у него расхватали все, что он умудрился создать за долгие годы. Папа нарисовал еще, но граждане и на этом не успокоились. На папу это так повлияло, что он перестал изучать алкоголиков и переключился на изучение жизни замечательных людей. Один такой замечательный человек на днях появился у нас, а наутро выяснилось, что из квартиры исчезла единственная ценность, которая там еще оставалась, - Земфира.

Но папа не расстроился. Стр. 316-317.

(Полякова Т. Чудо в пушистых перьях

**

***