Мадуев Сергей, кличка "Червонец". Часть 14. Рачинская А. За неделю до смерти Мадуев говорил о любви. 2000 г.

Так получилось, что последнее в своей жизни интервью знаменитый Червонец – прототип героя "Тюремного романа" – дал нашей газете.

10 декабря в колонии для пожизненно заключенных ЮК-25/6, расположенной в небольшом городке Соль-Илецк Оренбургской области, умер знаменитый Червонец – Сергей Мадуев. За свои 44 года этот человек натворил столько, что вошел во все криминальные справочники постперестроечной России, занял целые главы в документальных исследованиях преступного мира и даже стал прототипом главных героев в двух художественных фильмах – "Глухарь" и "Тюремный роман". В основу последнего была положена история любви Мадуева и следователя-"важняка" Генпрокуратуры СССР Натальи Воронцовой, которая вела его дело.

О судьбе Воронцовой (получив семь лет за то, что пронесла Мадуеву в "Кресты" пистолет, и освободившись по амнистии через пять, она уехала к родителям на Украину, недавно вышла замуж…) "Жизнь" рассказала в двух ноябрьских номерах. После встречи с Натальей мы решили добиться свидания и с Мадуевым. Нам хотелось увидеть человека, ради которого эта умная, сильная, прекрасно разбирающаяся в психологии преступников и обладающая железным характером женщина пожертвовала всем – карьерой, добрым именем, свободой.

Мы успели застать Мадуева в живых и были первыми журналистами, кому он дал интервью после приговора. И последними "людьми с воли", с которыми ему довелось говорить в этой жизни.

Нам предстало жалкое зрелище. От самоуверенного элегантного красавца, которому редкая женщина могла сказать "нет", не осталось и следа – нашим взорам предстал едва стоящий на дрожащих от слабости ногах немощный полуслепой старик…

Сын ссыльных чеченца и кореянки, Мадуев родился в зоне. До пяти лет жил в приюте и единственное, что помнил из этого "счастливого" периода, - голод. Чтобы уснуть, малыши выпивали на ночь по литру воды. И каждый вечер смотрели, как повара, нянечки и воспитатели шли домой, сгибались под тяжестью набитых украденными продуктами сумок. Не слишком изменилась его жизнь и когда он стал жить с матерью. Тот же голод, побои… Отец, как только закончился срок поселения, сбежал и после ни разу не дал о себе знать. С шести лет мальчишка начал промышлять торговлей наркотиками и мелким воровством. Мать, отправляя сына на дело, давала наставление – уходить подальше от дома. Трезвой она почти не бывала. Пила вместе с дружками, которых меняла так часто, что путалась в именах. Оставляла приятелей на ночь, не стесняясь малолетних детей. Одному из своих соратников по взрослой криминальной жизни Червонец как-то признался, что с детства испытывал к матери два равных по силе чувства – ненависть и жалость. Кто знает, может, именно в этих детских впечатлениях и кроются истоки его потребительского отношения к женщинам. Он видел, как мужчины используют его мать, а став взрослым, сам превращал влюбленных в него женщин в инструмент для достижения собственных целей.

Он и впрямь магически действовал на женщин. В любовном списке этого высокого стройного красавца с карими раскосыми глазами и мягкой вальяжной походкой были официантки и респектабельные дамы, следователь-"важняк" из Генпрокуратуры и зэчка, работавшая в хозобслуге изолятора на Шпалерной… Последнюю Червонец уговорил пронести в СИЗО пилку. Когда побег провалился (Мадуева засекли в тот момент, когда он уже практически перепилил решетку), женщина вскрыла себе вены, и ее едва удалось спасти.

Он обладал незаурядным артистическим даром и умел, по его собственным словам, "настраиваться на волну". "Простолюдинок" брал небывалой щедростью, трогательной заботой об их детях и родителях. Дам из общества пленял красноречием и образованностью – обладая блестящей памятью, Мадуев легко и к месту цитировал Достоевского, Булгакова, Маркеса, Карпентьера. Знакомясь, он часто представлялся корреспондентом "Известий", ТАСС или руководителем секретного НИИ. Но и узнав об истинном характере его занятий, женщины не бросали Мадуева. Они прощали  ему все, даже измены с другими…

Истинные взаимоотношения Мадуева и Воронцовой так и останутся тайной за семью печатями. Известно лишь, что оба крайне негативно отнеслись к тому, как они отражены в фильме. Кстати, Мадуев картину так и не увидел – сюжет ему пересказали сокамерники, загремевшие в зону позже соседа.

В фильме герой Абдулова, начиная операцию по обольщению "следовательши", преследует сугубо меркантильную цель – он хочет, чтобы она помогла ему бежать. но потом проникается к ней уважением, искренним состраданием и наконец влюбляется так, как никогда и ни в кого прежде… Не известно, что испытывал Червонец к Воронцовой. Во время допросов он то заявлял, что не любит и никогда не любил Наталью, то говорил, что не каждая женщина способна на то, на что решилась она. И что, случись ему оказаться на свободе, не задумываясь, связал бы с Натальей судьбу и прожил вместе остаток жизни…

…Лязгают массивные двери камеры. Мадуев и двое его сокамерников (оба осуждены за массовые убийства, а один еще и за людоедство) встают лицом к стене. Широко расставив ноги и вытянув вверх руки. Каждый поочередно выкрикивает фамилию, имя, год рождения и статью, по которой осужден. Мадуев делает все медленнее других – заметно, что резкие движения доставляют ему адскую боль. Выполняя команду охранников, он трусит к решетке камеры, спотыкается, едва не падает. Просовывает в специальное окошечко дрожащие руки. В то же мгновение на запястьях, сплошь покрытых синяками  и ссадинами, защелкиваются наручники. На встречу с нами Мадуева не ведут, а волокут. Своим ходом – не поддерживаемый охранниками – он преодолел бы десять метров от камеры до кабинета начальника зоны в лучшем случае за четверть часа. Если бы вообще дошел.

- Он давно болен сахарным диабетом, -  говорит начальник колонии Владимир Этманов. – На ходу падает, еле на ногах держится, руки дрожат. От его былой самоуверенности не осталось и следа. Как человек он уничтожен!..

…Усадив Мадуева на привинченный к полу черный металлический табурет, охранники освобождают ему одну руку, а вторую приковывают к ножке. И протягивают сигарету из пачки, которую мы принесли ему в качестве гостинца. Сергей, удивленно взглянув на стража, берет ее за середину двумя пальцами и торопливо закуривает. По тому, как жадно он затягивается, видно: для него это редкое удовольствие.

Слушая наш рассказ о недавнем визите на Украину, о встрече с Натальей Воронцовой, о том, что она вышла замуж, Мадуев сначала морщится, потом начинает говорить:

- Меня ее судьба совершенно не интересует. Я не хочу ничего вспоминать. Если вы о любви – не было ее. Все дело в деньгах. Я заплатил Воронцовой за пистолет 200 тысяч баксов…

- Откуда у вас такие деньги?!

- Награбленные. Золото, валюта, драгоценности. Все это хранилось у меня в машине, которая стояла в гараже в Питере. Ключ от него был у хозяйки квартиры, которую я снимал. Пока сидел в "Крестах" и пока шло следствие, все это время машина стояла на месте. О ней никто не знал. Узнала только Воронцова. Во время допросов она часто плакалась, что ей нужны деньги, говорила – на лекарство тетке. Да и все другие разговоры во время наших встреч были  у нее только о деньгах и шмотках. А потом Воронцова сама заговорила о побеге и предложила принести мне пистолет. Я согласился. Тогда она сказала, что для покупки пистолета ей нужны деньги. Я дал координаты той женщины в Питере. Когда Воронцова принесла мне в сумочке пистолет, то не призналась, что он из вещдоков – сказала, что купила и что деньги, как мы и договаривались, взяла из машины. Так что все – ради денег. А ведь я до последнего верил ей! Верил, что любит меня и хочет спасти…

Мадуев просит еще одну сигарету. Подавая ее, начальник колонии шутит:

- Ну, колись, где бабки спрятал!

- Нет у меня больше ничего, - выдавливает Мадуев. И замолкает. Все его высохшее тщедушное тело бьет нервная дрожь. Выдержав паузу, Червонец по слогам повторяет:

- Ни-че-го.

Опять пауза. Червонец тупо смотрит полузрячим (второй совершенно слепой) глазом на огонек сигареты.

- Я верил, что Воронцова не "повесит" на меня лишние убийства. Верил в ее порядочность, искренность… Ведь она при всех наших встречах клялась, что спасет меня. И обманула! – Мадуев закрывает ладонью лицо.

- Вы можете думать, что угодно, но у нас после встречи с Натальей Леонидовной осталось ощущение, что даже сейчас вы ей небезразличны…

- На совесть давите – мол, посадил бабу, жизнь сломал? Еще раз вам повторяю: она сама предложила и побег, и пистолет!

- Ну, в таком случае вы тоже не очень искренни. Мы видели видеозапись вашей последней встречи – вы целовали ей руку, говорили, что любите…

- Видели, говорите? – глаз Мадуева оживает. Он отворачивается, снова глубоко затягивается сигаретой.

- Но я же, наоборот, говорил ей, чтобы не признавалась! Спросите у нее! Я хотел ее успокоить. Говорил, что сам ни под какими пытками ее не сдам. И не смотрите на меня так – я действительно не знал, что наш разговор записывают и что потом этой записью ее припрут к стенке, - Мадуев опять замолкает, а после паузы вдруг переспрашивает:

- Говорите, замуж вышла? – и заметив наши улыбки, криво усмехается. – Думаете, ревную? Да нисколько! Хотя когда узнал, что ее арестовали – несколько ночей не спал… Если вы ее встретите… - взгляд его снова становится жестким, а голос – хриплым, срывающимся. – Ничего ей про меня не говорите! Она вместе со своим начальником повесила на меня преступления, которых я не совершал. Единственный, кто из следователей остался в моих глазах человеком – полковник КГБ Георгиев. Если будете с ним встречаться, передайте привет. Скажите, что уважаю его и как человека, и как профессионала!

Мадуев задумывается.

- Будь я на ее месте, никогда бы этого не сделал!

- А прежде говорили, что, если встретите женщину, которая согласится вас ждать, если вам дадут срок, - вы всего себя ей посвятите. И Воронцова вам сказала, что согласна вас ждать… Эти слова есть в протоколах ваших допросов.

- Может, и говорил… Но она же не дождалась…

Прикованный наручником к железному табурету Мадуев мечтательно пускает струю дыма в потолок:

- Эх, если бы можно было начать все сначала…

Нас предупреждало местное начальство, что нередко их подопечный пользуется своей болезнью, чтобы получить какие-то поблажки – например, возможность полежать днем на кровати, что категорически "пожизненникам" запрещено. "Бывает даже, что Мадуев имитирует обморок, падая на пол камеры, - сказали нам. – Сначала охранники на его припадки реагировали – перетаскивали на кровать, подавали воду. Но после того, как однажды Мадуев пролежал в обмороке несколько минут, а потом, когда к нему так никто и не подошел, встал самостоятельно – перестали обращать внимание".

Но сейчас он, кажется, говорит искренне – это можно понять даже по тому, что у конвоиров от неожиданной откровенности заключенного по невозмутимым лицам пробегает тень удивления:

- Я искренне признаюсь вам – а время подумать у меня было: никакие деньги, никакое золото – ничто не может сравниться со свободой. Если бы я смог все начать сначала… Да, я убийца, да, преступник. Но одно меня сейчас не точит внутри – я никогда не убивал людей жестоко. Никогда не отнимал последнее. Не трогал женщин, однажды даже спас девчонку от насильника – посмотрите мое дело, там все это есть. А когда грабил цыгана и его беременной жене стало плохо, я сам отвез ее в больницу. Я всегда уважал женщин. Но любви в моей жизни не было. Никогда. Я не знаю, что это такое. Хотя всегда об этом мечтал. А сейчас живу одним – надеждой когда-нибудь выйти отсюда.

- На воле рассказывают, будто после того неудачного побега о вас начали хлопотать чеченцы – готовы были отдать за вашу свободу любые деньги…

Лицо Мадуева перекашивается в злой усмешке:

- Ничего подобного. Я им был нужен, чтобы устроить в "Крестах" бойню. Тогда мне в камеру подкупленный охранник передал "ТТ", патроны и гранаты. К оружию прилагалась записка, в которой за "кровавую ночь" чеченцы обещали меня выкупить. Я даже прикидывать ничего не стал: у меня и так на душе грехов было – не приподнять. Отказался. Вызвал в камеру начальника и отдал ему все оружие. Потом, конечно, когда "вышку" получил и целый месяц ждал, заменят или не заменят на пожизненное заключение, мучился: правильно ли сделал, а вдруг получилось бы, хоть немного пожил бы на свободе… Но не хотел я уже никого "мочить" – надоело… Эх, какая это гадость – моя жизнь…

Сергей вдруг начинает хватать ртом воздух, его лицо становится мертвенно-бледным. Он хрипит: "Воды!" Выпивает залпом стакан, еле слышно говорит конвоирам, что хочет назад, в камеру. И уже потом – нам: "Простите. Я устал…"

Когда Мадуева выводят из камеры, где мы беседовали, он вдруг на пороге оборачивается и просит:

- Помните – вы мне газету со статьей про Воронцову предлагали? Если начальник разрешит – я возьму… На память…

Говорят, он нежно любил своего сына, которого ему подарила петербурженка Тамара Т.

Любил ли Мадуев мать своего сына? По-своему – да. Иначе не выдумывал бы во время следствия (Тамара проходила по делу свидетелем) самые фантастические трюки только для того, чтобы увидеть ее на очной ставке – пусть в присутствии конвоиров, следователя. Иначе не наговорил бы ей несколько аудиокассет, которые каким-то чудом передал на волю. На них – признания в любви, уверения в вечной преданности, настолько трогательные, что ком подступает к горлу. Накануне процесса над Мадуевым Тамара отдала его звуковое письмо журналистам со словами: "Хочу, чтобы люди знали, что Сергей не зверь, каким его хотят представить. Не может человек с каменным сердцем так любить".

Вот выдержка из той записи: "Я никогда в жизни не испытывал таких чувств и, кажется, любил тебя всегда… Если окажусь на свободе, для тебя с сыном душу положу вон. Я сделаю все, чтобы вы испытали то, что люди называют счастьем… Очень люблю тебя".

Тамара оплачивала адвокатов Мадуева, чуть ли не каждый день приносила ему передачи с продуктами и сигаретами. И даже, рассказывают, умудрилась передать ему в день 37-летия в СИЗО на Шпалерной тридцать семь темно-вишневых роз…

После суда Сергей не получил от нее ни весточки. Ни в Новочеркасской спецтюрьме, ни здесь, на зоне для "пожизненников". А он, как говорят сотрудники обоих этих заведений, ждал.

Как ждал и весточек от своих братьев и сестер – писал по разным адресам, но ни на одно из своих посланий не получил ответа…

В начале декабря состояние Мадуева резко ухудшилось, врачи определили ему постельный режим. Никакие уколы и таблетки не помогали. Но за день до смерти Мадуев неожиданно почувствовал себя лучше, стал садиться на топчане и даже попытался ходить. Попросил встречи с начальником колонии.

- Я спросил: "Ты, наверное, хочешь рассказать, куда спрятал награбленное?" – рассказывает Владимир Этманов. – Но он опять заявил, что ничего у него нет – все отдал Воронцовой…

После разговора с начальником колонии Сергей с аппетитом поужинал (до этого несколько дней он вообще ничего не ел) и лег спать. А на следующий день, 10 декабря, в седьмом часу утра сокамерники проснулись от предсмертного хрипа Мадуева. Охранники тут же вызвали дежурного врача, тот сделал несколько уколов, но лекарство не помогло. Через несколько минут Мадуев, не приходя в сознание, скончался. По словам врачей, причиной смерти стала сильная сердечная недостаточность, вызванная обострением сахарного диабета.

В тот же день сокамерники Червонца передали руководству колонии написанное им накануне заявление на имя начальника ФСБ города Оренбурга. В заявлении Мадуев просил срочной встречи с сотрудниками ведомства, обещая "передать информацию государственной важности".

Обладал ли он действительно какой-то тайной или это на самом деле уловка – теперь уже не узнает никто.

Под подушкой у Мадуева нашли его незаконченное письмо сестре: "…Я очень соскучился, жду на свидание после Нового года. Жду этого так же сильно, как своей свободы…"

Она приехала за телом 15 декабря. Деревянный гроб погрузили в автобус и повезли в Казахстан – в Актюбинск, где Мадуев родился.

- Мы звонили туда, спрашивали, как прошли похороны, - говорит Владимир Этманов. – Все-таки не рядовой сиделец. И нам рассказали, что прощаться с Мадуевым пришли его бывшая жена и дочь, которых он не видел 12 лет. Вот так вот. А ведь он нигде ни словом не обмолвился, что когда-то был женат и у него есть дочь. Так что неизвестно, какие еще тайны откроются после его смерти…

(Рачинская А. За неделю до смерти Мадуев говорил о любви.

*

***