Досье. Достоевский Ф.М. Часть 21. Г.М. Фридлендер. Ф.М. Достоевский и его наследие. 1982 г.

В 1982 г. в Москве издательство "Правда" выпустило в свет 12-ти томное собрание сочинений Ф.М. Достоевского (черного цвета), под общей редакцией Г.М. Фридлендера и М.Б. Храпченко. Том первый Собрания сочинений Достоевского открывала вступительная статья Г.М. Фридлендера (с. 3-36), которая частично предлагается нашим читателям. С тех, уже далеких советских времен прошло почти 40 лет, взгляды на творческую деятельность Достоевского Ф.М. "шарахались" из одной крайности в другую. Однако, "ФМ" фактически, как был, так и остается пророком России.

Еще в XIX веке Достоевский предупреждал: "Если Бога нет, то всё позволено!". И именно таким путём несется "просвещенный" Запад к катастрофе, публично отказавшись от Христа, фактически запретивший святую Библию – где Господь уничтожил Содом и Гоморру, с их жителями гомосексуалистами. Запад теперь молится на Антихриста – на дьявола, в лице трансгендеров, лесбиянок, геев – а по-русски, попросту говоря – на пидарасов, как еще в начале 60-х годов ХХ века тогдашний руководитель СССР Н.С. Хрущев публично именовал нашу "передовую" творческую интеллигенцию (читайте стенограммы в журнале "Источник").

Нам с таким Западом, с теми же Соединенными Штатами, где белые женщины публично целуют сапоги у негров, которые из поколения в поколение живут на пособия по безработице – т.к. работать не желают, не по пути. В России невозможен "человек, имеющий вагину", как в США называют женщин, у нас всегда был и будет культ поклонения прекрасной женщине, в первую очередь матери, которую никто никогда у нас не назовет родителем № 1 или родителем № 2. У России свой собственный путь, Россия громадна и неохватна, у нас всё есть, и мы пойдем дальше своим путем, а Запад – с его придурью, сожрет и уничтожит сам себя.

*

*

Фридлендер Г.М. Ф.М. Достоевский и его наследие. Стр. 3-36. (Выписка).

1. <…> Федор Михайлович Достоевский родился 30 октября (11 ноября) 1821 г. в Москве. Отец его, сын сельского священника, юношей порвал с семейными традициями и навсегда оставил родной дом. В Москве он получил медицинское образование, в 1812 г. во время нашествия Наполеона начал службу в военных госпиталях, затем определился лекарем в Мариинскую больницу для бедных. Стр. 3.

<…> В мае 1845 г. Достоевский закончил свой первый роман "Бедные люди". Стр. 4.

<…> В 1847 г. писатель начал посещать собрания революционного общества Петрашевского, а с начала 1849 г. он стал участником двух других социалистических кружков, организованных петрашевцами Н.А. Спешневым и С.Ф. Дуровым. На одном из собраний у Петрашевского Достоевский познакомил товарищей с только что полученным из Москвы и распространявшимся нелегально письмом Белинского к Гоголю. Еще раньше письмо это было читано им в более тесном кругу у Дурова и восторженно принято участниками кружка. Вместе с другими членами кружка Спешнева, ставившего своей конечной целью "произвести переворот в России", молодой Достоевский участвовал в попытке организации тайной типографии для печатания противоправительственной литературы и прокламаций.

Арестованный 23 апреля 1849 г. по делу петрашевцев, Достоевский был заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости и приговорен к расстрелу. 22 декабря 1849 г. в числе других петрашевцев он был выведен на Семеновский плац в Петербурге, где им зачитали смертный приговор. Лишь после того, как первой группе осужденных завязали глаза и приготовили ее к казни, было объявлено, что расстрел, по "милости" царя, заменяется каторгой и впоследствии – службой в армии рядовыми.

Ярко запечатлелись в памяти Достоевского "десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти". Равнодушно восприняли он и его товарищи "помилование", как ранее, "без малейшего раскаяния", выслушали смертный приговор. "В эти последние  минуты… - с гордостью писал в 1873 г. Достоевский, - то дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, - представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится!" [1].

Достоевский был отправлен в Омский острог, где провел четыре года на каторжных работах, а с 1854 г. начал солдатскую службу в Семипалатинске. Лишь после смерти Николая I, по ходатайству героя Севастопольской обороны Э.И. Тотлебена, его произвели в офицеры.

В феврале 1857 г. в Кузнецке писатель женился на М.Д. Исаевой (урожденной Констант). Достоевский был горячо увлечен ею, но из-за болезни, подтачивавшей жизнь М.Д. Достоевской (чахотки), этот первый брак писателя оказался неудачным.

В 1859 г. Достоевскому разрешили вернуться в Европейскую Россию. Летом он переезжает с женой в Тверь, а в самом конце года – в Петербург. С этого времени происходит как бы второе его писательское рождение. С начала 1860-х гг. одно за другим выходят его произведения, которые снискали Достоевскому славу одного из гениев русской и мировой литературы, - "Записки из Мертвого дома", посвященные страстному обличению царской каторги и в то же время отразившие горячую любовь Достоевского к народной России (1860-1862), романы "Униженные и оскорбленные" (1861), "Преступление и наказание" (1866), "Игрок" (1866), "Идиот" (1867), "Бесы" (1871-1872), "Подросток" (1875), "Братья Карамазовы" (1879-1880), повесть "Записки из подполья" (1864), рассказ "Кроткая" (1876) и др. Стр. 4-5.

<…> После окончания начатого за границей романа "Бесы" Достоевский в 1873 г. вернулся к журнальной деятельности, приняв на себя редактирование двухнедельной газеты-журнала "Гражданин", издававшейся писателем и публицистом князем В.П. Мещерским, близким к придворным кругам. Здесь Достоевский регулярно печатал "Дневник писателя" – серию фельетонов, очерков, полемических заметок и страстных публицистических рассуждений на "злобу дня". Отказавшись в апреле 1874 г. из-за столкновений с издателем от  редактирования "Гражданина", Достоевский в 1876 и 1877 гг. вернулся к изданию "Дневника писателя" в качестве самостоятельного собственного издания, печатая его в виде отдельных ежемесячных выпусков в течение всего года и ведя при этом обширную переписку с читателями. В конце 1880 г. после окончания романа "Братья Карамазовы" Достоевский возобновил выпуск "Дневника писателя", оборвавшийся на первом номере 1881 г. 28 января (9 февраля) 1881 г. Достоевского не стало. Стр. 6.

*

2. <…> Другие писатели "натуральной школы" 40-х гг., изображавшие жизнь бедного чиновника и вообще рядового бедняка столицы, склонны были делать акцент в первую очередь на материальной нищете, забитости героев. Молодой Достоевский же особенно остро почувствовал и выразил другую сторону их социальной драмы – каждодневное оскорбление личного человеческого достоинства в условиях дворянско-крепостнического общества. Мысль о том, что самое страшное унижение для человека – пренебрежение личностью последнего, заставляющее его чувствовать себя ничтожной, затертой грязными ногами "ветошкой", выражена с огромной силой в повестях молодого Достоевского.

Но человек с ущемленным чувством личности, как почувствовал уже в эти годы Достоевский, существо далеко не простое, весьма противоречивое. Ибо едкое, жгучее чувство унижения, испытанное им, может породить в душе маленького человека не только ненависть к угнетателям, но и склонность к шутовству, властолюбивые мечты, мстительный порыв злобы. И тогда казалось бы внешне мирный, незлобивый "маленький" человек может превратиться в тирана и деспота.

Развитие капитализма и на Западе и в России несло с собой подъем чувства личности, который в тогдашних условиях часто принимал самые противоречивые формы. Освобожденная личность могла стать в равной степени и созидательной и отрицательной, разрушительной силой. И именно эту вторую – деструктивную тенденцию, свойственную  буржуазной свободе личности, никто в мировой реалистической литературе не выразил с такой трагической глубиной и силой, как Достоевский.

Достоевский рано понял, что в жизни дворянского и буржуазного общества самая обыденная, будничная проза по-своему "фантастична". Она не только порождает материальную нищету и бесправие, но и может поднять со дна человеческой души весь веками накопленный там исторический шлак, вызвать к жизни нередко парадоксальные, зловещие "идеи" – "идеалы содомские" в мозгу людей, - не менее гнетущие и давящие, чем внешняя обстановка жизни. Стр. 9-10.

<…> Мотивы эгоистической замкнутости души и сердца "бедных людей", их взаимной "непроницаемости" друг для друга, возможности сложного сочетания в одном и том же – в том числе страдающем и униженном – человеке великодушия и болезненной "амбиции", добра и зла содержатся в зародыше уже в "Бедных людях". Дальнейшее развитие темы эти получают в повестях "Двойник" и "Господин Прохарчин" (1846).

Фигуры Голядкина и Прохарчина открывают в творчестве Достоевского галерею образов "маленьких" людей, в которых таится то "ротшильдовская" жажда обогащения, то "наполеоновская" жажда власти, а часто переплетаются и то и другое. Стр. 10.

*

<…> 3. Годы каторги и солдатской службы прервали литературную деятельность Достоевского. В то же время размышления над причинами трагедии, пережитой им и другими петрашевцами, а также над поражением революции 1848 г. на Западе, с одной стороны, глубокое приобщение в Сибири к жизни и духовному миру простого русского человека – с другой, привели к сложному перелому в духовном развитии писателя, который начался в годы каторги и окончательно определился в 1860-1864 гг.

Посылая на каторгу петрашевцев, Николай I не соединил их, как декабристов, в одном остроге, а разъединил, разбросав по различным острогам и арестантским ротам. В омском остроге, где содержался Достоевский, при небольшом числе политических заключенных (и вообще преступников из дворян) главную массу обитателей составляла разношерстная по своему составу народная масса – солдаты, крестьяне, представители угнетенных царизмом национальностей. После пребывания в детские годы в деревне писатель впервые вновь широко столкнулся здесь с людьми из народа (хотя и поставленными в специфические условия каторжной жизни). Этот новый жизненный опыт имел для развития Достоевского-художника и мыслителя громадное значение.

Писатель болезненно переживает в Сибири крушение своих юношеских социальных иллюзий ("теорий и утопий", по собственному его определению), остро сознавая трагическую разобщенность в России верхов и низов, интеллигенции и народа. Чувство этой разобщенности, о чем Достоевский рассказал в "Записках из Мертвого дома", он постоянно мучительно ощущал в остроге: даже в условиях каторги он и его товарищи – выходцы из дворянской среды – оставались в глазах людей из народа, как сознает герой "Записок", представителями враждебного, ненавистного им помещичьего класса. И в то же время Достоевского поражает не слабость народа, но присутствие в нем своей, особой силы и правды. Народ не "чистая доска", на которой интеллигенция имеет право писать свои письмена, - к такому выводу приходит автор "Записок". Народ не объект, а субъект истории. Он обладает своим слагавшимся веками мировоззрением, своим – выстраданным им – взглядом на вещи. Без чуткого, внимательного отношения к ним, без опоры на историческое и нравственное самосознание народа невозможно сколько-нибудь глубокое преобразование жизни.

Эти выводы привели, однако, не только к росту и углублению демократизма писателя; они обострили противоречивость общественно-политической позиции Достоевского, определившуюся после окончания срока каторги и возвращения из Сибири в Петербург. Стр. 11-12.

<…> Одна из важнейших сквозных идей "Записок" – идея народной России, ее громадных исторических и нравственных потенций. Достоевский отвергает романтическое отношение к преступнику и преступному миру, при котором различные, несходные по своему физическому и нравственному облику представители его сливались под пером повествователя в условный, обобщенной фигуре "благородного разбойника" или ходульного, мелодраматического злодея. Не существует и не может существовать единого, раз навсегда данного "типа" преступника – таков важнейший тезис "Записок". Люди на каторге столь же индивидуальны, бесконечно сложны, разнообразны и непохожи друг на друга, как повсюду: однообразие внешних форм жизни острога не стирает, но еще больше подчеркивает и выявляет различия между ними, обусловленные различием условий их прошлой жизни, национальности, среды, воспитания, личного характера и психологии. Стр. 14.

<…> Принципиальное для Достоевского значение имеет впервые остро полемически заявленная в "Записках" проблема среды. Как все писатели-реалисты XIX века, Достоевский признает громадное значение социальных и культурно-исторических условий места и времени, всей нравственной и психологической атмосферы внешнего мира, определяющих характер человека, его сокровенные мысли и поступки. Но горячо и убежденно восстает Достоевский в "Записках" против представления о "среде" как об инстанции, апелляция к которой позволяет оправдать поведение человека ее фатальным влиянием, сняв тем самым с него нравственную ответственность за его мысли и поступки. Какова бы ни была среда, последней инстанцией, определяющей  решение человеком основных вопросов его бытия, остаются, по Достоевскому, сам человек, его нравственное "я", полуинстинктивно присущее каждой личности. Влияние среды не освобождает человека от нравственной ответственности перед другими людьми, перед миром. Попытка снять  с него ответственность представляет софизм буржуазной юриспруденции, созданный для прикрытия нечистой совести или для оправдания преступлений сильных мира сего, - таково одно из коренных убеждений Достоевского, нашедшее глубокое художественное выражение также в каждом из последующих его романов 60-70-х гг.

Другая трагическая проблема, остро поставленная в "Записках" и продолжавшая занимать мысль писателя до конца жизни, - проблема, которую, если воспользоваться языком позднейшей художественной литературы и философии, можно назвать проблемой "сверхчеловека". Характеризуя в "Записках из Мертвого дома" своих товарищей по каторге – Орлова, Петрова и других преступников омского острога, людей большой внутренней силы, но развращенных "кровью и властью", - Достоевский выразил мысль о страшной опасности, которую представляет для общества способность человека сживаться со злом и преступлением, оправдывать и эстетизировать их. В отличие от Ницше и других проповедников буржуазной идеи "сверхчеловека" Достоевский пророчески увидел в потере личностью ощущения различия между добром и злом страшную социальную болезнь, грозящую как отдельному человеку, так и всему человечеству неисчислимыми бедствиями. Соглашаясь с тем, что "свойства палача в зародыше находятся почти в каждом современном человеке" и что даже "самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя", Достоевский считал, что "общество, равнодушно смотрящее на такое явление, уже само заражено в своем основании". Мысль об опасности, которую несет победа "звериных свойств человека" над человеческими свойствами, постоянно владела писателем после каторги. Она получила выражение в каждом из главных его произведений. Князь Валковский (в "Униженных и оскорбленных"), Человек из подполья, Раскольников и Свидригайлов (в "Преступлении и наказании"), Ипполит Терентьев (в "Идиоте"), Ставрогин (в "Бесах"), Федор Павлович, Митя и Иван Карамазовы (в "Братьях Карамазовых") – таков неполный перечень главных героев Достоевского, трагические судьбы которых связаны с тревожными и в то же время пророческими размышлениями писателя, вызванными исследованием проблемы морального и социального зла, его – временной или окончательной – победы над душой и сердцем человека.

Если болезненная "амбиция", мстительность, злоба, мрачные "наполеоновские" (или "ротшильдовские") мечты, никем не замеченные, могут существовать до поры до времени на дне души приниженного обывателя, то насколько большую социальную опасность может представлять для человечества то же мрачное и уродливое "подполье", если оно гнездится на дне души не забитого и робкого, а развитого, интеллигентного, мыслящего буржуазного человека? Этот вопрос Достоевский отныне решает в своих романах и повестях и приходит к выводу, что дело обстоит именно так. Свобода в буржуазном понимании, индивидуализм и аморализм несут человечеству не меньшую опасность, чем самое страшное стеснение и угнетение. Будучи доведенной до предела, искусственно преувеличенная идея свободы личности превращается в свою противоположность. И в этом уродливом виде она не только рвет все нормальные, естественные связи личности с обществом, но и ведет к неизбежному нравственному разрушению и деградации самой же "свободной" буржуазной личности. Стр. 15-16.

<…> Трагизм положения мыслящих героев писателя в том, что, переживая разлад с окружающим обществом, отрицая страстно его несправедливость и зло, они сами несут в себе груз порожденных им ложных идей и иллюзий. Яд буржуазного индивидуализма и анархизма проник в их сознание, отравил их кровь, а потому самым страшным своим врагом являются они же сами. Болезнь и раздвоенность окружающего общества рождают у них столь же больное и разорванное сознание, вызывают глубоко антиобщественные, аморальные идеи, зловещие и разрушительные по своему характеру. Стр. 17.

*

4. <…> Достоевский делает в "Записках из подполья" предметом психологического исследования душу современного человека-индивидуалиста, до предела сгущая действие во времени и пространстве, заставляя своего героя в течение нескольких часов пережить все возможные фазы унижения, горделивого самоупоения и страдания для того, чтобы продемонстрировать читателю скорбный итог этого беспощадного философско-психологического эксперимента. В отличие от своих многочисленных предшественников писатель избирает в качестве объекта анализа не величественного "титана"-индивидуалиста, не Мельмота, Фауста или Демона, но заурядного русского чиновника, в душе которого новая эпоха открыла противоречия, сомнения и соблазны, аналогичные тем, которые раньше были уделом немногих избранных романтических натур, "аристократов духа". Ощущающий себя ничтожным плебеем в обществе своих школьных друзей-аристократов, герой "Записок" высоко поднимается над ними в горделивом, свободном, раскованном полете мысли, отвергая все общеобязательные социально-этические нормы, которые он считает досадными и ненужными помехами, стесняющими человека и мешающими его освобождению. В опьянении открывшейся ему безграничной свободы духовного самопроявления он готов признать единственным законом для себя и для всего мира свой личный каприз. В такой момент самая природа представляется герою "Записок" глухой стеной, воздвигнутой на пути саморазвертывания и самоосуществления свободного человека, а светлые "хрустальные дворцы" западноевропейских и русских просветителей и социалистов (в том числе Чернышевского) – всего лишь новой разновидностью тюрьмы. Но как показано во второй части "Записок", тот же герой, который в горделивых мечтах уподоблял себя новому Нерону, спокойно взирающему на горящий Рим и людей, распростертых у его ног, оказывается пред лицом жизни всего лишь слабым человеком, который мучительно страдает от своего одиночества и больше всего на свете нуждается в участии и братстве. Его горделивые "ницшеанские" (до Ницше) притязания и мечты – лишь маска, под которой скрывается больная, израненная бесконечными унижениями человеческая душа, нуждающаяся в сострадании и во весь голос взывающая о помощи. Стр. 18.

<…> К числу величайших творений Достоевского, оказавших громадное влияние на последующую мировую литературу, принадлежит роман "Преступление и наказание". Герой его – студент-разночинец Раскольников – живет в тесной каморке и исключен по бедности из университета. Раскольников – человек бесстрашной, острой мысли, огромной внутренней прямоты и честности, - не терпит никакой лжи и фальши, а собственная его нищета широко открыла его ум и сердце страданиям миллионов. Не желая мириться с нравственными устоями того мира, где богатый и сильный безнаказанно господствуют над слабым и угнетенным и где тысячи здоровых молодых жизней гибнут, задавленные нищетой, Раскольников убивает жадную, отталкивающую старуху-ростовщицу. Ему кажется, что этим убийством он бросает символический вызов всей той рабской морали, которой люди подчинялись испокон века, - морали, утверждающей, что человек всего лишь бессильная вошь. Но мало того, что одно убийство влечет за собой другое и что один и тот же топор разит правого и виноватого. Убийство ростовщицы обнаруживает, что в самом Раскольникове (хотя он не отдавал себе в этом отчет) скрывалась глубоко запрятанная самолюбивая, гордая мечта о господстве над "тварью дрожащей" и над "всем человеческим муравейником". Мечтатель, гордо задумавший своим примером помочь другим людям, оказывается потенциальным Наполеоном, сжигаемым тайным честолюбием, несущим угрозу человечеству. Таким образом, круг размышлений и действий Раскольникова трагически замкнулся. Стр. 19.

<…> Одним из первых Достоевский верно почувствовал, что восстание против старой, буржуазной морали посредством ее выворачивания наизнанку не ведет и не может привести ни к чему хорошему. Лозунги "убей", "укради", "всё дозволено" могут быть субъективно, в устах тех, кто их проповедует, направлены против лицемерия буржуазного общества и буржуазной морали, ибо, провозглашая в теории: "не убий", "не укради", капиталистический мир на практике возводит убийство и грабеж в повседневный, "нормальный" закон общественного бытия. Но объективно лозунг "всё дозволено" представляет собой апологию зла, более агрессивную, злобную форму той же буржуазности.

Необычайно чутко, во многом пророчески Достоевский понял уже в XIX веке возросшую роль идей в общественной жизни. С идеями – по Достоевскому – нельзя шутить. Они могут быть благотворны, но могут оказаться разрушительной силой и для отдельного человека и для общества в целом. Стр. 19-20.

*   

<…> 5. Как трезвый наблюдатель Достоевский не мог закрыть глаза на новые черты общественной и культурной жизни пореформенной, буржуазной России. Но и в 70-е годы он продолжал отстаивать необходимость для России идти вперед в отличие от Запада мирным путем, без коренных социально-политических преобразований. Высоко оценивая глубину и страстность исканий, нравственную бескомпромиссность и способность лучших представителей русской молодежи к самопожертвованию, Достоевский не принимал революции, хотя своими произведениями объективно участвовал в ее подготовке.

Кульминационной точки  спор Достоевского с современной ему революционной Россией достиг в романе "Бесы". В основу его Достоевский положил материалы "нечаевского" дела -  получившего широкую огласку процесса, который слушался в Петербурге в июле – августе 1871 г. С.Г. Нечаев, человек сильной воли, склонный к авантюрам, создал в Москве несколько политических кружков ("пятерок") заговорщицкого типа. В написанном и пропагандировавшемся им "Катехизисе революционера", в котором анархистские идеи он соединил с рядом положений из устава иезуитов, Нечаев утверждал, что революционер не должен чувствовать себя связанным никакими обязательствами и не может пренебрегать никакими средствами для достижения цели. Провозглашая в качестве цели созданной им организации "всеобщее и повсеместное разрушение", Нечаев призывал своих последователей объединиться с разбойниками и деклассированными, преступными элементами, которые рисовались ему в ложном ореоле бунтарей, мстителей за социальную справедливость. Программа и тактика Нечаева встретили отпор привлеченного им в организацию студента Иванова. Нечаев обвинил Иванова в предательстве, заставил членов "пятерки" убить Иванова и эмигрировал за границу. Процесс над арестованными нечаевцами слушался в его отсутствие.

Вслед за Тургеневым, автором "Отцов и детей", где изображен обострившийся в России 1860-х гг. идеологический конфликт между поколениями, Достоевский выводит в "Бесах" те же два поколения. Но он дает спорам между ними другую интерпретацию, чем Тургенев, который фигурирует в "Бесах" в карикатурном, пародийном образе сюсюкающего и самовлюбленного писателя Кармазинова.

Другой типичный, в понимании автора, представитель старшего поколения в "Бесах" – Степан Трофимович Верховенский. Рассказ о нем приникнут иронией: романист воспользовался рядом деталей из биографии известного русского историка 1840-х гг., друга Герцена Т.Н. Грановского.

Степан Трофимович, как и многие другие люди  его поколения, по суждению автора, всего лишь – взрослый ребенок, суетный и тщеславный, но при этом бесконечно добрый, благородный и беспомощный. Его либерализм, преклонение перед "западной" культурой и парламентскими учреждениями – безобидные и неопасные для общества игрушки. Все это раскрывается в эпилоге, где, пережив крах своих "западнических" убеждений, Степан Трофимович, бросивший свой дом и отправившийся в "последнее странствование" с котомкой за плечами, умирает бесприютным странником, в простой крестьянской избе, умирает, хотя и не отрешившийся от своего религиозного скептицизма, верующий по-прежнему лишь в "Великую Мысль", но в то же время жаждущий бессмертия души, со словами любви и всепрощения на устах.

Прямые духовные "дети" Степана Трофимовича и Кармазинова, по оценке автора "Бесов", - молодые люди следующего поколения вплоть до нечаевцев с их рационализмом, западнической верой во всемогущество человека и его воли. Они охарактеризованы автором как "бесы", "кружащие" Россию и сбивающие ее с истинного пути. Таков смысл полемического названия романа, в котором – в силу трагических противоречий мировоззрения писателя – художественный анализ реакционно-анархистских блужданий нечаевцев заслонил от него подлинную, богатую глубоким революционным содержанием картину тогдашнего освободительного движения.

Поколение "бесов" представлено в романе фигурами нескольких, психологически несходных между собой героев. Сын Степана Трофимовича – Петр (прототипами которого, как свидетельствуют черновики романа, были Нечаев и Петрашевский) с усмешкой слушает восторженно-патетические тирады отца, которого он считает безнадежно отсталым от века. Невежественный и циничный Петр Степанович откровенно заявляет о себе, что он "мошенник, а не социалист". Его цель – личная власть. К товарищам, которых он хочет духовно подчинить себе и связать круговой порукой, чтобы, сделав своими послушными орудиями, увлечь в пучину анархии, Верховенский-младший относится с откровенным презрением. Исполнителя его планов и доверенное лицо разбойника Федьку Каторжного Верховенский позднее сам же "ликвидирует". Союзником и единомышленником Петра Степановича является Шигалев, автор проекта устройства такого будущего общества, в котором насилие и неравенство сильного и слабого, доносы, взаимная слежка, вражда к образованию и таланту возведены в перл создания.

Но в среде молодого поколения Достоевский различает и иные, более сложные, трагические фигуры. Таков Кириллов: восстание против унижающей человека власти бога толкает его на самоубийство, которое он рассматривает как проявление высшей свободы личности перед лицом играющих ее жизнью, чуждых ей сил, выражение признания человеком власти над собой одного лишь собственного "своеволия". Своим "идейным самоубийством" Кириллов хочет показать пример другим людям, рассматривая себя как нового Мессию, жертвующего собою для всех. Горячая любовь к России, ее народу, из низов которого он вышел, гуманистическое сострадание к людям переполняют сердце убитого заговорщиками Шатова. Наконец, самый сложный образ романа – Ставрогин – один из последних в литературе XIX века трагических выразителей темы романтического "демонизма". Это человек острого, аналитического ума и большой внутренней силы, полный сжигающей его ненависти к лицемерным устоям общества, в котором он вырос и воспитался. И в то же время анархическое отрицание старой, лицемерной морали побудило Ставрогина в молодые годы, бросив ей вызов, с головой погрузиться в разврат. В это время он совершил отвратительное преступление, мысль о котором позднее никогда не покидала его, - насилие над полу-ребенком, девочкой Матрешей. Рассказ об этом преступлении и вызванных им муках совести составляет содержание особой главы романа – "У Тихона" (так называемой "Исповеди Ставрогина"), которую редакция "Русского вестника", где впервые был опубликован роман, исключила при печатании "Бесов", сочтя ее слишком смелой, и она была опубликована впервые уже после Октябрьской революции. После совершенного преступления Ставрогин не находит душевного покоя. Он делает попытку искупить свой грех, женившись на хромой и юродивой, но чистой душой Марии Лебядкиной, ищет новых любовных приключений, блуждает по всему свету, пытаясь найти рассеянье то среди восточных мудрецов и афонских монахов, то в обществе Петра Верховенского и швейцарских эмигрантов. Но все это не увлекает Ставрогина надолго, в сердце он неизменно чувствует ту же роковую пустоту. И в то же время в нем ни на минуту не умолкает голос совести, которая, как безжалостный и неподкупный судья, напоминает Ставрогину о потере им своего человеческого лица. Став виновником гибели не только Матреши, но и Хромоножки, искалечив жизнь двух других героинь – Марьи Шатовой  и Лизы Дроздовой, - Ставрогин на последних страницах романа кончает с собой.

"Бесы" были восприняты современниками в ряду тогдашних охранительных, "антинигилистических" романов, направленных против освободительного движения. И до сих пор буржуазные реакционеры и мещане-обыватели на Западе стремятся тенденциозно использовать "Бесов" в борьбе против коммунизма. Между тем К. Маркс еще в 70-х годах XIX в. провел ясную и четкую разграничительную линию между мелкобуржуазным анархизмом Бакунина и Нечаева, их релятивизмом в политике, этике и эстетике, программой мещанского казарменного коммунизма и чуждой какой бы то ни было тени этического релятивизма, глубоко чистой и благородной по своим целям, по политическим методам и средствам борьбы, программой революционной марксистской партии.

Не зная научного социализма, Достоевский относился к русским революционерам 60-70-х годов предубежденно. Поэтому писатель не хотел и не смог в "Бесах" провести грань между нечаевцами и "молодыми штурманами будущей бури", о которых с восхищением писал Герцен, между революционным социализмом и различного рода мелкобуржуазными, анархическими настроениями, распространенными среди многих участников тогдашнего освободительного движения. Но он сумел во многом верно разгадать те болезненные и опасные тенденции, которые были присущи подобным настроениям. Еще в XIX веке Достоевский сумел зорко распознать и подвергнуть в "Бесах" художественно-патологическому исследованию зачаточные, утробные формы такого явления, получившего особое распространение в условиях общественно-политической жизни ХХ века, как политическая реакция, выступающая под флагом "революции", - какими бы лозунгами, правыми ли "левыми", она при этом ни прикрывалась. Писатель глубоко развенчал политический авантюризм и циничный экстремизм.

Не случайно в то время, как героическая революционная молодежь 70-80-х годов XIX века и ее идейные руководители гневно отказались признать в героях "Бесов" хотя бы отдаленное сходство с нею, позднее, начиная с эпохи символизма, жизненная философия героев "Бесов", их идейные блуждания вызвали пристальное сочувственное внимание всей буржуазной интеллигентной "богемы" ХХ века.

Еще до того, как Достоевский задумал "Бесов", он мечтал написать цикл романов "Атеизм" (на последующей стадии размышлений – "Житие великого грешника"), изображающий жизненный путь и идейные блуждания современного человека, его метания между добром и злом, верой и неверием, религией и атеизмом на фоне нескольких формаций духовной жизни русского общества XIX века. Этот грандиозный замысел явился питательной средой не только "Бесов", но и двух следующих, последних романов Достоевского. Стр. 23-27.<…>

(Фридлендер Г.М. Ф.М. Достоевский и его наследие. (Выписка).

*

***