Досье. Достоевский Ф.М. Часть 15. Б. Мейлах. Сила художника. 1956 г.

В мировой литературе немного найдется писателей, которые обладают умением так захватывать читателя, так потрясать его душу, как этого достигает Достоевский в лучших своих творениях. Слово, сказанное им, слово о социальных низах, о человеческом достоинстве, благородстве, душевной чистоте простых людей – это слово оказалось столь свежим и страстным, что ознаменовало новое явление в литературном развитии. Открытие сложности, своеобразия внутреннего мира "ничтожного" (с точки зрения аристократической эстетики) героя было сделано не сторонним наблюдателем, не человеком, у которого беспросветное горе "меньшого брата" вызывает лишь соболезнование. Чувства и переживания бедного люда Достоевский воспроизводит настолько остро, что страдания героев ощущаются как собственные страдания писателя, а изображенные им картины воспринимаются с такой красочной живописностью, как будто проходят непосредственно перед нашими глазами и мы слышим грозные вопросы, отчаянные стоны, глухие проклятия.

В чем "тайна" этого мастерства Достоевского, мастерства, которое исключительно высоко оценивал Горький, со справедливой резкостью выступавший в то же время против реакционных сторон его творчества?

Обычный ответ на этот вопрос гласил: могучее воздействие наиболее совершенных образов Достоевского – результат его таланта. Можно ли спорить? Сам Достоевский однажды заметил: "Писатель без таланта, тот же хромой солдат". Но все же ответ слишком общий.

Конечно, исключительная одаренность, чуткость натуры, поэтическая фантазия, владение так называемыми "секретами" художественности – искусством композиции, сюжета и т.д. – все это качества, без которых немыслимо представление о гениальном писателе. Но сам Достоевский, который в высокой степени обладал этими качествами, ставил вопрос шире и глубже. Он много размышлял на тему об условиях проявления силы таланта. Эта тема соприкасается с большой и совсем еще не изученной областью – эстетикой Достоевского, областью, в которой также выразилось свойственное всей его творческой деятельности причудливое сочетание верного и неверного, жизненной трезвости и идеалистического субъективизма. Но сквозь противоречивость понимания Достоевским задач писателя пробиваются живые и плодотворные мысли, не только захватывающе интересные, но и весьма поучительные.

Какими же условиями, по мнению Достоевского, определяется сила таланта? В одной из своих статей Достоевский утверждал:

"Можно знать факт, видеть его самолично сто раз и все-таки не получить такого впечатления, как если кто-нибудь другой, человек особенный, станет подле вас и укажет вам тот же самый факт, но только по своему, объяснит вам его своими словами, заставит вас  смотреть на него своим взглядом. Этим-то влиянием и познается настоящий талант".

Но не всякое освещение фактов покоряет. И это Достоевский хорошо понимал. Развивая эту мысль, он заметил:

"Чем сильнее художник, тем вернее и глубже выскажет он свою мысль, свой взгляд на общественное явление и тем более поможет общественному сознанию. Разумеется, тут почти всего важнее, как сам-то художник способен смотреть, из чего составляется его собственный взгляд, - гуманен ли он, прозорлив ли, гражданин ли, наконец, сам художник? В этом заключается задача и назначение художества, а вместе с тем определяется ясно и роль, которую имеет искусство в общественном развитии".

В этих признаниях – ключ к пониманию могущественного значения самых волнующих образов Достоевского, а также слабости его других, надуманных характеров. Разумеется, в трактовке Достоевским понятий "гуманность" и "гражданственность" было много и враждебного передовым общественным силам, консервативного. Но именно как гуманист, в высоком смысле слова, выступал он, когда показывал, что "петербургское человечество", одержимое лучшими мечтами и чувствами, - это не паразитическая частица населения и не мир особняков, озаренных сиянием хрустальных люстр, а мир чердаков и подвалов, освещенных огарком свечи.

Как гуманист выступал Достоевский тогда, когда он показывал, пусть придавленный или затаенный, но зреющий протест бедного люда, или когда, рассказывая о погребенных на каторге великих силах, вопрошал: кто виноват? И в самой двойственности его творчества, в столкновении тенденций смирения и протеста остались тлеть искры юношеских влечений. Но разрывом с гражданским гуманизмом и ослаблением силы таланта были ознаменованы те его произведения, в которых взгляд художника был ослеплен реакционной тенденциозностью.

Необходимейшим условием проявления силы таланта Достоевский считал работу писателя над самыми злободневными темами современности. Он порицал писателей, которые обращают внимание на характерность тех или иных явлений действительности или типов уже тогда, когда эти явления или типы проходят или исчезают и старое подают на стол за новое. "…Только гениальный писатель, или уж очень сильный талант  угадывает тип современно и подает его своевременно; а ординарность только следует по его пятам, более или менее рабски, и работая по заготовленным уже шаблонам", - писал Достоевский. Именно таким чутким писателем, с исключительной меткостью, современно и своевременно угадавшим типы Макара Девушкина, Раскольникова, Настасьи Филипповны, Ивана Карамазова и других, и был Достоевский. Он не отстранялся от мучительного анатомического анализа конфликтов, которые порождала эпоха ломки старой России, эпоха острого столкновения классовых сил, и хотя искаженно понимал сущность этого столкновения, но ставил на очередь самые животрепещущие проблемы социальных контрастов. Предпочтение современной социальной теме перед всеми другими сквозит во многих суждениях Достоевского.

Быть может, наиболее интересными являются в этом плане мысли, которые Достоевский поручил высказать в эпилоге романа "Подросток" Николаю Семеновичу. Не без иронии говорится здесь о романисте, который предпочитал исторические сюжеты, да и не вообще исторические, а такие, которые приносят спокойствие, в которых заключается отдых от жизненных бурь. Но что же делать писателю, не желающему писать лишь в историческом роде и одержимому тоской по текущему? – спрашивает Николай Семенович и отвечает: "угадывать и… ошибаться".

Если снять с этих рассуждений налет полемичности, связанной с конкретной обстановкой литературной борьбы, то нельзя не увидеть здесь той страстной защиты современной темы, которая, при всей решительности расхождений Достоевского с передовой критикой, близка в этом плане именно ее традициям.

Отсюда понятно и отрицательное отношение Достоевского к натуралистическим приемам, к бесстрастному копированию, которое никогда не приводило и не приведет к открытиям. А именно способность к открытиям Достоевский считал принадлежностью подлинного таланта.

Характерно, что Макар Девушкин восхитился пушкинским "Станционным смотрителем" не только потому, что его собственная жизнь оказалась "как по пальцам разложена": он понял в жизни то, что "прежде невдогад было", ибо его собственное сердце писатель "людям выворотил изнанкой"… Нет никакого сомнения в том, что именно о таком эффекте своих произведений мечтал Достоевский.

Требуя от художника верности действительности, освещенной общей идеей, Достоевский зачастую субъективистски трактовал само понятие идейности. Но вместе с тем сколько глубокого смысла в таких его признаниях, как, например, письмо С. Ивановой, где он говорит о русской действительности, "дающей мысли", как о всегдашнем и необходимом материале для творчества! А  один из литераторов-современников так передает совет Достоевского: "Берите то, что дает сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое воображение не придумает вам того, что дает иногда самая обыкновенная, заурядная жизнь. Уважайте жизнь!".

И, наконец, условием проявления силы таланта Достоевский считал непрестанный, огромный, вдохновенный труд.  Теперь, после того, как мы столько знаем о творческом процессе Достоевского, никто не посмеет сказать, что он, в силу обстоятельств своей безмерно тяжелой жизни, не вынашивал своих произведений и всегда писал их сразу, с лихорадочной быстротой. Своеобразие дарования Достоевского заключается в том, что самая большая, самая напряженная длительная творческая работа происходила в его сознании до того, как образы переносились на бумагу. Но и дошедшие до нас рукописи и записные книжки Достоевского говорят о том, как упорно, как титанически он трудился.

*

В "Дневнике писателя" Достоевский однажды заметил, что жизнь средне-высшего дворянства, ярко описанная беллетристами, "есть уже слишком ничтожный и обособленный уголок русской жизни". Он указывал на необходимость осветить "остальные уголки", страшно многочисленные. "И если в этом хаосе, в котором давно уже… пребывает общественная жизнь, и нельзя отыскать еще нормального закона и руководящей нити даже, может быть, и шекспировских размеров художнику, то, по крайней мере, кто же осветит хотя бы часть этого хаоса и хотя бы и не мечтая о руководящей нити?" – писал Достоевский.

Достоевский осветил многие уголки "хаоса", куда ранее не достигал взгляд художника, но на тех позициях, на которых он стоял, "нормальный закон" и "руководящая нить" не были и не могли быть обретены. В этом разгадка не только силы и слабости Достоевского, но и трагедия его таланта, источник мучений и колебаний писателя. Но когда его талант питался корнями самой действительности, мощная сила этого таланта всегда оказывалась направленной против религиозной догматики, смиренномудрия, апологии неподвижности. Так живая вода разрушает мертвый камень, так живые ростки всегда выбиваются вперед сквозь истлевшие листья.

(Мейлах Б. Сила художника

*

***