Главное меню:
№ 27. Вадим Абрамов
(Абрамов В. Евреи в КГБ // М., Яуза, 2005, c. 485-486).
<...> Приложения (с. 354).
<...> Справка. Секретно. Начальник Управления Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР Бобков. 10 мая 1972 г. (с. 485-489).
<...> В Советском Союзе по данным переписи 1970 года насчитывается 2 151 000 лиц еврейской национальности, что составляет 0,9% от общего населения страны. В основном они сосредоточены в западных областях Украины (500 тыс.), Белоруссии (148 тыс.), в Молдавии (98 тыс.), республиках Прибалтики (65 тыс.), Грузии (55 тыс.), в Москве (250 тыс.) и Ленинграде (156 тыс.)
В настоящее время евреи представлены 521 тысячей специалистов народного хозяйства (3,5% всех специалистов СССР).
24% всего еврейского населения - люди с высшим и средним специальным образованием. Число лиц, имеющих высшее образование на 1000 человек населения, у евреев больше, чем у русских - в 9 раз, украинцев - в 12 раз, белорусов - в 17 раз.
110,1 тысяч евреев - студенты высших учебных заведений, что составляет 5,12% еврейского населения страны. По общему числу студентов высших учебных заведений евреи занимают пятое место среди народов СССР.
63,7 тысячи представителей еврейской национальности работают в области науки, что составляет 7,2%. Из них 3,5 тысячи - доктора наук, 20 тысяч - кандидаты наук, 5,5 тысяч - аспиранты. По численности научных работников евреи занимают третье место после русских и украинцев. По численности докторов наук - второе место после русских.
Среди депутатов Верховного Совета СССР, Верховных советов республик и местных Советов около 8 тысяч евреев.
Высшего отличия - звания Героя Советского Союза удостоены 117 человек еврейской национальности, Героя Социалистического Труда - 71 человек, в том числе дважды Героя Советского Союза - 2, дважды Героя Социалистического Труда - 4, трижды Героя Социалистического Труда - 3 человека.
За отвагу, при защите социалистического Отечества, за трудовые достижения и успехи в развитии науки и искусства в общей сложности 339 тысяч евреев награждены орденами и медалями СССР.
Почетное звание лауреата Ленинской премии в области литературы и искусства получили в стране всего 116 человек, из них евреев - 11 человек; в области науки и техники - всего 955 человек, из них евреев - 105 человек. Звание лауреата Государственной премии в области литературы и искусства получили в стране всего 1781 человек, из них евреев - 213 человек; в области науки и техники - всего 9272 человека, из них евреи - 1180 человек.
Значительное количество лиц еврейской национальности занято в литературе и печати (9,8%), медицине (5,8%). (с. 485-486)
* * *
№ 28. Большаков Владимир Владимирович
(Большаков В.В. Убийство советского человека // М., Алгоритм, 2005).
<...> Иван Ильин считал, что те, кого Достоевский называл "бесами", т.е. левыми радикалами, помешанными на идее мирового революционного пожара, вышли как раз из среды "мировой полуинтеллигенции". Вот как Ильин определял это понятие:
"Полуинтеллигент есть человек весьма типичный для нашего времени. Он не имеет законченного образования, но наслушался и начитался достаточно, чтобы импонировать другим "умственной словесностью". В сущности он не знает и не умеет ничего, но отнюдь не знает, где кончается его знание и умение. Он не имеет своих мыслей, но застращивает себя и других чужими штампованными формулировками, а когда он пытается высказать что-нибудь самостоятельно, то сразу обнаруживает своё убожество. Сложность и утонченность мира, как Предмета, совершенно недоступна ему: для него все просто, все доступно, все решается с плеча и с апломбом. Главный орган его - это чувственное восприятие, обработанное плоским рассудком. Духа он не ведает, над религией посмеивается; в совесть не верит; честность есть для него "понятие относительное". Зато он верит в силу лжи и интриги, в позволенность порока. И при этом он знает о своей полуинтеллигенции, он обижен ею, он не прощает её другим, он завидует, мстит и добивается во всем первенства: он ненасытно честолюбив и властолюбив". (с. 160)
<...> Им бы почитать Достоевского … (с. 163-172)
<...> Достоевский писал в одном из своих дневников, что России не следует слепо копировать Запад, когда она решает свои проблемы. Если Россия всё же, отринув свои национальные традиции, попытается следовать во всем примеру Запада, то лишь унизит себя. Запад её за свою не примет, а примет разве что за "международную обшмыгу". (с. 163)
<...> Юрий Карякин, известный философ и литературовед, исследователь творчества Достоевского и один из наиболее известных диссидентов советской поры, основатель общества "Мемориал", говорил, что Ленин ненавидел Достоевского, потому что в его "Бесах" увидел себя в зеркало. Зато, как отметил Карякин, он обожал Сергея Нечаева (1847 - 1882). Это очень проницательное наблюдение. О слабости Владимира Ильича к организатору тайного террористического общества "Народная расправа" и автору "Катехизиса революционера", оказавшему сильное влияние на его брата Александра Ульянова, мимоходом написал в своих мемуарах Бонч-Бруевич. В советской "Лениниане" об этом помалкивали. Дело в том, что нечаевщина была осуждена не только Достоевским, который и описал её в "Бесах", но и I-м Интернационалом, всеми русскими социал-демократами и лично Г. Плехановым. В то время когда Ленин еще невысоко котировался в русской революционной среде, откровенно восхищаться Нечаевым он, конечно, не мог. Тем не менее после революции Ленин не раз применял "Катехизис революционера" на практике. Этот бесовской "труд" стал теоретическим обоснованием большевистского террора. (с. 165)
<...> Чубайс - из той самой бесовской породы антирусских фанатиков, прекрасно описанной Достоевским. И ещё - типичный, опять же по Достоевскому, международный обшмыга, для которого всё западное - образец для подражания, а всё русское - мрак и позор. Не удивительно, что к нашему великому писателю он испытывает такую же лютую ненависть, что и Ленин. Только Ленин не мог простить Достоевскому то, что узнал себя в одном из его самых бесовских героев. А Чубайс не может простить, что Достоевский, как и большинство россиян по сей день, не соглашался с тем, что частная собственность столь же священна, как и храм Божий. Когда корреспондент "The Financial Times" спросил Чубайса, не находит ли он, что капитализм не годится для России с её народной ненавистью к богачам и верой в нравственное превосходство бедных, тот неожиданно взорвался:
"Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски". Узнаете одного из «комиссаров в пыльных шлемах»? <...>
* * *
№ 29. Денис Беляев
(Беляев Д. Маленькая стерва. М., Эксмо, 2003).
<...> Сентиментальность и деловитость – две крайности еврейского характера. У русского характера полюса совсем другие – сострадание и жестокость, бунт и покорность, удивительная народная тупость и гениальная культура. (c. 76.)
* * *
№ 30. Виталий Десяткин
(Десяткин В.Г. Таёжный общак. М., Эксмо, 2006).
<...> Существует теория рывка. На протяжении тысячелетий на территории нынешней России, Украины и Белоруссии выживали только те люди, которые были способны переносить сверхнагрузки в короткое время – сделать рывок. Это связано с условиями резко континентального климата. При сильных и быстрых изменениях погоды нужно было успеть приспособиться. За короткую весну – посадить хлеб. За короткую осень – убрать урожай. Колебания температуры в течение недели могли быть и десять, и двадцать градусов. А это требовало от людей громадного физического и психического напряжения. Русский человек приобрёл способность кратковременно выкладываться сполна, без остатка используя все резервы организма. А дальше уж, когда человек сделал всё, что мог, - куда кривая вывезет. "Авось не пропадём". Конечно, после таких подвигов наступали длинные дни затишья и ничегонеделания. А как же иначе, нужно отдохнуть и набраться сил. Так за тысячелетия сформировалась психология штурмовщины – быстрей, быстрей, "вали кулём – потом разберём". Отсюда бесконечные авралы и работа "до седьмого пота". Но именно так достигалась победа в войнах и громадных стройках. <...> (с. 302.)
* * *
№ 31. Александр Майборода
(Майборода А.Д. Приказ на ликвидацию. М., Эксмо, 2006).
<...> Такая уж жизнь наступила ныне, когда убивают высокопоставленных "слуг народа", народ уже не скорбит безутешно, как в прежние времена. (с. 48.)
* * *
№ 32. Андрей Молчанов
(Молчанов А.А. Падение "Вавилона". М., Эксмо, 2008).
<...> - Да ладно вам! – перебил Сергей. – Народ… Его нет. И не было. Это условность. А если о патетическом его понятии, бытующим в России, то так: существовала когда-то интеллигенция, тоскующая о духе, воплощенном якобы в тех, кто её окружал. Чушь! Народ – быдло. Хитрое, жрущее, жестокое. И любить русский народ - любить сказку о нём. Кстати, хвалёный фольклор его примитивен, топорен, а изумляющая всех разухабистость – от невежества, а не от широты души, как принято заблуждаться. (c. 23)
<...> Однако свой бестолковый и несчастный народ я всё же любил. За выносливость его, долготерпение и философское отношение к жизни, которое сквозило даже и в разухабистости его неисчислимых безумств и потерь… (с. 243)
<...> Вот и получается цирк. Забавной стала Россия: каждый занят не своим делом. Торгашики политиканствуют, политики в торговлю подались. Учёные – на барахолках, уголовники – в банках. Контрразведчики КГБ на совместительском договоре в ЦРУ… (с. 392)
<...> СССР так или иначе обязан был рухнуть. Истлел его фундамент, общество зашло в тупик. И он рухнул. Ваши дорогостоящие агенты влияния дорушат и руины его, прольется кровь, погибнут миллионы… Но эта жертва, уверяю, очистит Россию. И выкристаллизует её. Даже превращенную вами в пыль. Финал всё равно будет непредсказуемым и абсолютно плачевным для вас. Вы очень умны, а вернее, хитры со всеми вашими еврейскими аналитиками и финансистами, но вы напрочь лишены абстрактного взгляда в будущее, космического, если хотите, предчувствия его… А этим качеством как раз и отмечен русский народ. Качеством природным, лежащим вне пределов интеллекта. Это качество спасало его всегда, спасет и на этот раз. В чём-то оно сродни интуиции. Но гораздо универсальнее. Оно помогает выжить в рабстве, оно помогает спокойно умереть, оно – противоядие от каких бы то ни было лишений…
- Вы любите свой народ, - произнес Джошуа с утвердительной интонацией.
- Я? Не то что люблю… Порой, кстати, он мне омерзителен. Самодовольством, ленью, хамством, звериной жестокостью, непомерными аппетитами… Но что удивительно: и быдло, и подонки, родившиеся на наших просторах, с первым своим явлением на свет принимают в себя не только излучения космоса, но и излучения земли – особую, мистическую микрочастицу её сути… Спасительную. Вы понимаете?
- В общем, пытаюсь, - сказал Джошуа.
- Так что если о Вавилоне – так это скорее об Америке. Она уже изъедена своим самопожиранием, как проказой. И вот когда она, Америка, падёт… о, я не позавидую вашему роботизированному тупому обывателю. Для него это и будет апокалипсисом, у него просто расстроится вся мировоззренческая программа, и знаете, чем кончится дело? Погромами и всеобщей бойней, в которых выплеснется вся растерянность вашего населения – по сути, агрессивного, как никакой другой народ на Земле. Мне достаточно лишь одного примера, когда в Нью-Йорке выключили на несколько часов ночью свет. Вы помните, что незамедлительно началось? Вакханалия грабежей, поджогов, убийств… Да, Россия – достаточно опасная страна для проживания, но Америка, поверьте, не в меньшей степени. А те, наши ребята, на вашей территории, естественно, из чувства даже элементарной мести подтолкнут шатающего исполина… Вероятно, такая задача в их программе существует. Потому вы и забеспокоились. Я прав?
- Вам трудно возразить. – Джошуа поднялся с кресла, прошелся по комнате. Спросил: - А почему вы убеждены в существовании некоей программы?
- Она, безусловно, существует, - категорическим тоном заявил Терехин. – Профессионалы без программы – это моллюски, вытащенные из раковин. Существует и программа, и идея. Без неё тоже никак…
- Какая же идея? Возрождения коммунизма?
- Зачем? Это отработанный материал. Есть идея серьёзная, практически не реализованная в истории России. Идея национальная. Сначала она овладевает боевой когортой, позже, по прошествии времени разброда, цементирует массы… А России без новой идеи нельзя. Россией всегда руководила вера во что-то… В царя-батюшку, в коммунизм… А вере обязаны соответствовать лозунги. Оригинальные. Пускай и не конкретные. Например: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Пока разобрались, что таковой призыв означает, глядишь – семьдесят с лишним лет прошло. Пожили. Теперь же, братцы, давайте что-нибудь новенькое сочиним…
- Вы полагаете, будущее России – фашизм?
- Фашизм означает всего лишь объединение нации. В экстремальные периоды истории. Он разнолик. Он был в Испании, в Греции, довольно плавно затем перейдя в иную форму общественной жизни. Он есть в и тех цивилизованных странах, где этот термин лицемерно не любят произносить… Разве не национальны в принципах своих привилегий и самого управления Англия, Германия, Франция? Да те же ваши Штаты… Какой вес имеют в них пришельцы? Пусть и заполучившие сертификат о натурализации?.. (с. 177-179)
<...> Изя чем-то напоминал гладкого насосавшегося клопа, уверенно и опытно пользующего свои безропотные жертвы. (с. 234)
<...> В доме Изи нас встретило праздничное еврейское застолье. <...>
Застольные темы можно было бы отнести к производственным: какой товар идёт хорошо, какой плохо, кто кого обманул и кто сколько сумел заработать, что делать после вывода отсюда кормилицы-армии, и, наконец, остро волновал присутствующих вопрос о том, когда же наконец на покинутой ими родине к власти придут жестокие дяди и начнется планомерный убой оставшихся евреев, замена денег на талоны, закрытие границ и коммерческих ларьков.
Данный вопрос будоражил умы эмиграции, собравшейся в своей сплоченной компании, столь активно, что у меня невольно создалось впечатление, будто, не установись в ближайшее время в России кровавая диктатура, всех их постигнет жесточайшее разочарование в подло обманутых надеждах. (с. 253-254)
<...> - Да ты посмотри на его рожу! У него антисемитизм на лбу пропечатан! Ему только фуражки с черепом не хватает! Эсэсовец вылитый, меня уже все задолбали: кто такой и зачем в нашем доме?
- Пусть будет, - покладисто реагировал Изя. – Куплю ему фуражку. С черепом. Эсэс, гестапо, какая разница? Всё равно я начальник…
- Нечего ему тут делать! – раздавалось непреклонное. – Понаехали сюда братья славяне! Пускай своими крестами у себя в хлеву трясут! (с. 255-256)
<...> Утром в Бруклине купишь газету «Новое русское слово». Русского там, правда, ничего нет, всё еврейское, ну да плевать… Главное – объявлений о сдаче квартир и комнат там полно. (с. 310)
<...> Со жратвой на Брайтон-Бич дело обстояло солидно, ничего не скажешь. Магазины ломились от колбас, подвешенных над прилавками, как елочные украшения, сыров, икры и всяческих разносолов, напоминая своим изобилием купеческие лавчонки девятнадцатого века, описанные русскими классиками и мной, выросшим в неплодородную эпоху социалистического строительства, не виданные.
Здесь, на Брайтоне, просто не понимали капризных американцев с их заботами о низкокалорийной пище, не содержащей жиров, увлечениями диетой и всякой там аэробикой.
Обитатели гетто жили на земле Нового Света так же, как и когда-то в Союзе, стремясь вращаться в среде соплеменников, обделывать делишки, руководствуясь привычными стереотипами, и воплощать свои прежние голодные мечты о колбасно-икорном рае в повседневную, радующую их глаза и души реальность. (с. 318)
* * *
№ 33. Владимир Остожин
(Остожин В.Ю. Круг, пуля и крест. М., Эксмо, 2004).
<...> Наружность у него была типично номенклатурная – холеное, румяное лицо, гладкие, зачесанные назад волосы, важный вид. Его можно было бы назвать симпатичным, если бы не жуликоватые, неуловимые глаза, часто встречающиеся у профессиональных политиков. (c. 21)
<...> В углу работал телевизор. В рекламном ролике голос с блатной интонацией вещал: «Всё без обмана!» Казалось, он сейчас добавит для убедительности: «Падла буду! Век воли не видать!» (с. 114)
<...> - Это молодой, шустрый хмырь, очень амбициозный и скользкий как угорь. Влез в доверие к местному губернатору через постель его дочки. Скоро станет его зятем. Намерен прорываться в Москву, в Госдуму и так далее. Но ты понимаешь, что с нераскрученным рылом в Охотный Ряд соваться без толку. Поэтому в ближайшее время он будет усиленно себя рекламировать. Здесь ему никто и ничто не угрожает. В Москве его пока с плохой стороны не знают. Вложив средства в раскрутку и используя связи будущего тестя, он имеет все шансы преуспеть в столице нашей родины. Поэтому любой компромат ему сейчас – как чирей на заднице. А у меня этот компромат есть, и не хилый. (с. 144)
<...> - Что ж делать? Бандюки резвятся, а мы оказались между ними.
- Когда слоны танцуют, мышам лучше спрятаться, - поддержал Игорь. (с. 152)
<...> Тенин с удовольствием слушал Ксению. Умные женщины всегда восхищали его. У них так много интересного в психике, и как раз того, чего не хватает самым умным мужчинам. (с. 202)
* * *
№ 34. Виталий Поликарпов, Ирина Лысак
(Поликарпов В., Лысак И. Феномен еврейской цивилизации. Ростов-на-Дону, ИД Владис, 2004).
<...> Если кто-то пришёл, чтобы убить тебя, убей его первым.
Талмуд, Санхедрин 72а. (с. 88)
<...> Врага надо прощать только после того, как его повесят.
Г. Гейне. (с. 88)
* * *
№ 35. Илья Рясной
(Рясной И.В. Каиново отродье. М., Эксмо, 2005).
<...> И на душе было как-то тревожно. Погода тут ни при чём. Какое-то напряжение нарастает в Дальнеградске. Что-то назревает – власти грызутся, ворованные деньги честно не делятся. Всё идёт к новой разборке. (с. 44)
<...> - Кому выгодно покушение на вас? – задавал мне следователь ключевой вопрос, устроившись за моим столом и исписывая вторую страницу протокола. Этот жрец Фемиды был раза в два худее прошлого следака, который допрашивал меня по поводу налёта на меня, и моложе лет на пять, но их роднила усталость от жизни и философский взгляд на несовершенство окружающего мира. Они оба походили на людей, которые изо дня в день бессмысленно толкают перед собой тяжеленную тачку с камнями и которым давно уже всё по фигу. И костюмчики у них были будто с одного склада – аккуратненькие, выглаженные, серые и дешёвые. На ментовскую зарплату не особо разгуляешься, от Кардена не оденешься, а к кормушке ребят, видимо, пока не пускают. (с. 94)
<...> Он из старой породы – всю жизнь их били, и они били, резали, кромсали, в результате в них не осталось ничего человеческого. Для таких все люди вокруг враги, друзей в этом мире природой не предусмотрено, есть кореша, которые, по большому счёту, тоже враги, поскольку косо смотрят на тебя и на твою пайку. И их сжигает желание загрести себе всего побольше и не отпускать. "За своё глотку выгрызу". И выгрызал. (с. 106)
<...> Дичью быть стыдно. Но такова жизнь. В нашей стране бандит обладает изначальным преимуществом – закона он не боится, а в стволах и живой силе у него, естественно, перевес перед обычным человеком подавляющий. (с. 131)
<...> Нажать на спусковой крючок – для этого я уже морально созрел. Поразмыслив на досуге, я рассудил, что переживания в стиле Достоевского о бесценности жизни любого живого существа могут слишком дорого мне обойтись. Тем более пристрелить Босяка – это как раздавить вредное насекомое, типа мухи цеце, заражающей всех вокруг бешенством. (с. 131)
- <...> И пойдёшь ты в зону по полной.
- Сынок, это для тебя зона – ад.. Для меня – дом родной. Поэтому ты меня не пугай. Я не такими, как ты, сопливыми, пуганный.
- Даже так?
- У тебя ещё зубки не отросли, щенок, - залыбился, обнажив золотые зубы, Босяк. <...> – Тебе бы с бакланами воевать, а не на волков охотиться.
Следователь пошёл пунцовыми пятнами, но собрал самообладание в кулак и кивнул:
- Мели языком, Босяк. Мели, как дешёвка какая. Только этим ничего не изменишь. (с. 167-168)
<...> - Им вменяется совершение ряда тяжких и особо тяжких преступлений – захваты заложников, разбои, убийства, - продолжил журналист. – Однако не секрет, что объектом преследования правоохранительных органов являются рядовые исполнители, тогда как могущественные лидеры преступных сообществ остаются в тени".
"Могущественные лидеры". Слушать противно! В народе складывается представление, что лидеры всех этих бесчисленных российских группировок и бригад – это академики преступного мира, неуязвимый спрут, раскинувший везде свои щупальца. На самом деле это просто обнаглевшие от безнаказанности и ошалевшие от сыплющихся денег обычные уголовники, которые вольготно себя чувствуют только при полной импотенции правоохранительной и судебной систем. Босяк при нормальном цивилизованном подходе давно лежал бы в гробу или сидел бы пожизненно на нарах, не надеясь на помилование. А тут его с уважением величают "могущественный лидер организованной преступной группировки", да ещё с намёком – мол, он настолько умён и изворотлив, что на него ни у кого нет управы! Позорище! (с. 134)
<...> Я сел в свою машину. Рубоповцы расселись по другим авто – тачки у них были как на подбор крутые, фирменные, явно не служебные, из чего я сделал вывод, что нищенская ментовская зарплата была далеко не главным источником их доходов. (с. 150)
<...> Можно считать, я нашёл себе работу по совместительству, которая занимала нервов и времени почти столько же, сколько основная работа. Обязанности по новой должности у меня были прописаны и регламентированы уголовно-процессуальным кодексом, а сама она называлась – потерпевший.
В самом слове скрыто то позорное и унизительное положение, в котором оказывается человек. Потерпевший – это значит, ты оказался слаб, неприспособлен к жизни, не способен самостоятельно решить свои проблемы и в связи с этим запросивший помощи правоохранительных органов. Потерпевший – самый последний человек, притом не только в жизни, но и в самом уголовном процессе, это самое затюканное и бесправное существо, в отличие от обвиняемого, чьими правами страшно озабочены все вокруг. Правильно говорят: русский потерпевший – самый потерпевший в мире. Понятно, что меня моё новое качество страшно тяготило.
Я стал активным участником убивающей весь жизненный оптимизм, нудной юридической рутины. <...>
Бумажки, постановление о признании потерпевшим, объяснения, допросы, разъяснения прав. От этой процедуры я дурел. (с. 154-155)
<...> Тут я вынужден был согласиться. Как Высоцкий поёт: "Слева бесы, справа бесы, поскорее мне налей, эти с нар, а эти с кресел, не поймёшь, какие злей". Это прямо про моё положение. Высоцкий был пророком. И. Как все пророки, зрил в корень. (с. 194)
<...> Обещанные визу, паспорт, билет на самолёт и ещё кипу каких-то глянцевых бумажек с текстом на английском языке я получил от этого лощёного, высокомерно-делового молодого человека, который своей прилизанностью и какой-то искусственностью сразу вызвал у меня глухую неприязнь. Он слишком походил на восковую обманку из музея восковых фигур, чтобы быть нормальным человеком. Кроме того, такими деловито озабоченными обычно бывают мошенники-профессионалы. (с. 200)
<...> В Лос-Анджелесе жарко. После московских холодов это было подарком.
Дальше началось тысяча первое испытание путе5шественника в Новый Свет. Анкеты. Таможня. Погранконтроль. Всё настолько нудно и садистски изощрённо, что русская бюрократия казалась в сравнении с американской машиной просто гуманной и дилетантской. (с. 204)
<...> Я вошёл в ритм чужой страны. В Америке я был в третий раз, поэтому знал чётко – туристу тут делать особенно нечего. Города здесь, конечно, роскошные, из стекла, бетона, нержавейки, замысловатые транспортные развязки, стада разноцветных машин. Только всё это очень быстро наскучивало. Мне здесь не нравилось. Слишком много стекла, бетона, негров, жёлтых такси и лязгающего шума. И совсем нет душевного разговора за кружкой пива. Одни дежурные американские улыбки, которыми тебе ясно дают понять: мужик, твои проблемы – это твои проблемы, здесь тебе никто ничем не поможет, если, конечно, ты не собираешься спросить, как дойти до ближайшего "Макдоналдса" – тут америкосы сама любезность. В Новом Свете тяжесть своей жизни принято тащить в одиночку. (с. 207)
<...> Жил я около центра города, в районе средней паршивости. В моём доме располагался полицейский участок, и копы здесь были до тошноты предупредительные и тоже улыбающиеся, это вам не вечно недовольный русский мент. Больше половины соседей были негры (простите, негров здесь нет, есть афроамериканцы, как следует из правил политкорректности). Правда, здесь был афроамериканский, нет, всё-таки негритянский (чёрт с ней, с политкорректностью), средний класс – учителя, мелкие бизнесмены. Вопреки опасениям, в общении они оказались куда более открытыми и приятными людьми, чем средние белые американцы. Чего не скажешь о профессиональных безработных, живших в исконно чёрных районах, наполненных кончеными люмпенами. Это был какой-то другой, мощный, дремлющий мир, где полно наркотиков и насилия, где свои странные, тёмные законы. В среднем раз в десять лет эта дремлющая сила просыпалась, и тогда Лос-Анджелес превращался в маленькую Чечню – люмпены, озабоченные нарушением каких-то своих мифических прав и обиженные, где-то справедливо, за столетия рабства своих предков, шли по городу, как землетрясение, жгли машины и разносили магазины, попутно грабя что подвернётся под руку. (с. 208)
* * *
№ 36. Сергей Сергеев
(Сергеев С. Миллионер. М., АСТ, 2009).
<...> Рюмин был убеждённым трезвенником не потому, что не мог выпить, - мог, и немало, хотя и без особого удовольствия, - а по причине благоприобретённой подозрительности. Он рос без отца, под присмотром истеричной и издёрганной матери, которая внушила ему, что подарков от судьбы ждать не стоит. С детских лет Валентин Борисович воспринимал окружающий мир как дремучий лес, скрывающий кровожадных хищников и прочие опасности. Он не верил никому и никогда, а значит, рассупонивание и дружеское братание за бутылочкой-другой исключались по определению. Поэтому другие трезвенники симпатии у Валентина Борисовича не вызывали. Он слишком хорошо знал себя, чтобы доверять людям, которые хотя бы в чём-то походили на него.
- Валентин Борисович, к вам господин Максимов, - раздался по линии громкой связи голос Галины Юрьевны, элегантной и уже немолодой дамы, которая многие годы провела в самых высокопоставленных кабинетах, а нынче несла вахту в приёмной Рюмина.
Длинноногих девиц с откровенными «сучьими» глазами Валентин Борисович к серьёзным делам не допускал, а свою приёмную он справедливо относил к числу самых сакральных мест. (с. 11-12)
<...> Водку директора приносили, как правило, с собой. Практически каждый регион считал необходимым наладить своё собственное производство. По странной и загадочной случайности обычно за этим производством маячила грозная тень местного губернатора и близких к нему предпринимателей. (с. 191)
<...> Дэвушка, здравствуйте! – Голос в трубке говорил с сильным южным акцентом. – Я ваш тэлэфон на стэне в мужском туалэте прочитал. Вот звоню, хочу пэзнэкомиться.
- Гудков, это ты? – спросила Катя.
- Ну я. (с. 193)
<...> Так сказать, сценарий изменился. Сначала хотели послать в командировку в Лондон в роли миллионера и плейбоя, но передумали – поедешь под личиной нищего и одноногого педераста. Будешь там песни петь на улицах. Голос у тебя, надеюсь, есть? Тенор, как у Коли Баскова, или шаляпинский бас? (с. 214)
<...> - ...В общем, ничего я не знаю.
- Хороший ответ для консультанта. Чего же ты можешь насоветовать, дорогой друг, если ничего не знаешь?
- В бизнесе я много чего могу насоветовать, а в жизни пусть каждый решает сам за себя. (с. 215)
<...> Их безжалостно вытесняли молодые волки, взращённые уже в условиях дикого капитализма. Они не признавали никаких авторитетов, мыслили прагматично, легко принимали самые жёсткие решения и без всяких комплексов давили конкурентов – молча, безразлично и безжалостно. Единственное, что ещё выручало стариков – это воспитанное долгими годами выживания умение лавировать и играть на противоречиях – в данном случае на столкновениях различных групп младотурков, как иногда в сердцах Крюков называл новое поколение чиновников и бизнесменов. (с. 230-231)
<...> Всеобщего увлечения зелёным чаем он не признавал и отдавал предпочтение чёрному. Если его приятели иронизировали по поводу того, от крепкого чая портится цвет лица, Крюков всегда пресекал веселье, намекая, что и им неплохо бы приучиться чифирить, ибо от сумы и от тюрьмы не зарекайся. (с. 232)
<...> «Старый приём! «Вы уже не пьёте коньяк по утрам?» Скажешь, что да, значит, пил. Нет – ещё хуже. Дескать, пил коньяк по утрам и продолжаю пить». (с. 241)
<...> - Но Промыслова вы в оппозиционной деятельности не обвиняете, а меня уже в диссиденты записали, - уточнил Крюков.
В последнее время слово «диссидент» утратило значение борца за демократию и права человека и вновь обрело ругательный смысл – ещё более негативный, чем в советское время, когда оно имело некий романтический ореол. Вееров это хорошо понимал и тут же поспешил откреститься от обвинений Крюкова в самых жутких, по их общему восприятию, грехах. (с. 244)
<...> Схема получалась соблазнительная.
«Молодец Коркушко! Не так прост, как может показаться. Эти ребята с сельским загаром вообще большие мастера на неожиданные решения».
«Они нас тевтонским мечом, а мы их оглоблей с телеги!». (с. 254)
<...> Конечно, можно было бы объяснить кражу лозунгом торжествующей гопоты всех времён и народов – «Грабь награблённое!». Но в нормы человеческой морали и корпоративной этики это вполне очевидным образом не вписывалось. Предстояло сделать трудный выбор, от которого зависела последующая жизнь.
Максимов не любил романы Федора Михайловича Достоевского. Они беспокоили и раздражали своей зудящей болью. Но одновременно тянули к себе, и в минуты трудного выбора он нередко листал уже затёртые, «намоленные» страницы старого издания с пометками, сделанными неведомо кем.
Максимов открыл хорошо знакомую страницу и нашёл мысль, которая, как ему показалось, очень подходит к ситуации: «Нет, те люди не так сделаны: настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, - а стало быть, и всё разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»
«Всё относительно, - думал Максимов, - и в принципе всё понятно».
Одарённый человек неизбежно преступает законы общества, науки, морали. А значит, по определению – преступник. И ничего с этим не сделаешь, не изменишь. Тот же Достоевский пишет, что люди, способные сказать и сделать что-нибудь новое, не могут не выйти из общей колеи. Но у Достоевского так думает истеричный Раскольников. А он по жизни неудачник, проигравший, лузер.
Максимов уже внутренне сделал свой выбор, но продолжал сомневаться и примерял всё новые доводы и контраргументы.
«Говорят же, что без соблюдения моральных норм невозможно построить эффективную экономику типа американской или британской? – спрашивал он себя. – Ерунда! У них экономика создавалась на потоках крови. Они и сейчас готовы потратить миллионы жизней ради собственного благополучия. У нас больше мошенников? Тоже чепуха. Только из-за ипотечного кризиса в Штатах арестовали более четырёх сотен жуликов. А они – не последние люди в обществе. Да и у нас любое крупное состояние поскреби – такое увидишь, что Достоевскому и не снилось. Получается, что, нарушив все этические нормы, я не выхожу из общей колеи, а, наоборот, в эту колею попадаю, становлюсь как все богатые и успешные люди. Другие утверждения не более чем слова, а факты говорят именно об этом.
Значит, ничто не должно сдерживать в выборе средств, методов, приёмов. Единственный критерий – эффективность достижения цели, - повторял себе Максимов, однако убеждённости не было. – Но всё дело в деталях. Противно. Физически противно.
Вот в чём проблема!» (с. 261-262).
<...> - Борьба с коррупцией необходима. Россия уже стала похожа на самые отсталые страны мира.
- Ты, дорогой друг, долго жил в России, но не догоняешь. Борьба с коррупцией – хороший предлог для чистки элит. Убрать чужих и поставить своих поближе к кормушке. Наши идеологи-демократы начитались в своё время умных книжек – успех, дескать, зависит от личной эффективности. А у нас ещё со времён феодализма повелось иначе. Всё зависит от личных связей и умений приспособиться. Не вписался в поворот и вылетел на обочину, как автомобиль, который занесло. Но автомобиль можно обратно поставить на дорогу, починить, если нужно. А человека – нет. Вылетел за борт – привет. (с. 266)
<...> Конечно, отморозки и беспредельщики возможны в любом обществе, но для защиты от шпаны Рюмина обычно сопровождали два охранника в одинаковых чёрных костюмах в полоску. Судя по загорелым и беззаботным лицам, они особенно не парились – носили за хозяином зонт и служили подтверждением его социальной значимости.
В последнее время назойливая демонстрация личной охраны стала считаться проявлением дурного вкуса, напоминающим о бандитских девяностых. В представлении государственников охрана полагалась только высшим должностным лицам, а частные предприниматели пусть опираются на защиту закона и правоохранительных органов.
Об этом Рюмину как-то прямо сказал его знакомый прокурорский генерал:
- Валентин, будь скромнее. Видел, как ты со своими бобиками чуть ли не во двор Генеральной прокуратуры въехал. Не улавливаешь остроты политического момента. Ты должен приходить сюда и челом бить. Без охраны и прочих выкрутасов. Смиренно! (с. 330-331)
* * *