Сергей Нечаев: "Катехизис революционера". Часть 6. Юрий Давыдов. Неслучайный Нечаев. 1997 г.

О Сергее Геннадиевиче у нас до сих пор говорят, как о случае из ряда вон, некотором нарушении нормы. Все от него открестились – и современники, и потомки. Вот и у Ленина, в полном собрании сочинений, ни единого упоминания о Нечаеве. Пригвоздил Достоевский в "Бесах" шельмеца к позорному столбу – и поминай как звали.

На то, что книжка его названа Катехизисом, - а слово это буквально означает начальное, основополагающее учение о вере, - смотрят, в общем, тоже как на случайность. Да нет, не случайность это. Мало кто знает, что настольной книгой Нечаева был русский перевод "Истории иезуитов" Гризингера. И старшей дочери Герцена, Тате, он прямо говорил: "Иезуитчины нам недостает".

Бердяев утверждал, будто бы своим появлением в Женеве в 1868 году этот мальчишка "с психологией раскольника" "напугал всех". Так – да не совсем. Старики-соратники Герцена в Нечаева прямо влюбились – и Огарев, и в особенности Бакунин. Понятно, почему влюбились. Они затосковали по свежей революционной крови. И вот он является – добрый молодец, ножик за голенищем, чуть ли не икона чудотворная для этих стыдливых, вечно кающихся дворян, распускавших сопли перед мужичком, - вона какая силища прет в революцию! Ну, Александр Иванович, надо деньги давать!..

Герцен с деньгами жался, потом все-таки дал. Но сделал напоследок провидческое замечание: "Нечаев еще натворит страшных бед". Пророчество это – не только о том, что через год после его смерти Нечаев со товарищи убьет несчастного Ивана Иванова.

Александр Иванович умер в январе 1870 года. Через два месяца герценовский "Колокол" выходит уже под редакцией Нечаева. А в апреле в Симбирске появляется на свет Володя Ульянов.

Почему в ПСС Ленина ни разу не упоминается Нечаев? Я не люблю строить догадки, если нет у меня архивных, документальных подтверждений или свидетельств очевидцев. Я склонен доверять Плеханову, воскликнувшему однажды: большевиками-ленинцами был бы очень доволен покойный Сергей Геннадиевич! Я понимаю чувства Веры Ивановны Засулич, когда летом 1917-го они с Плехановым поехали на Воробьевы горы и горько плакали на месте, где Герцен с Огаревым давали свою знаменитую клятву: "Мы проиграли все!" А когда Вера Ивановна вернулась в Петроград, в Дом писателей на Пряжке, и у нее там поинтересовались, какого она мнения о товарище Ленине, - ответила: "Ну, Нечаева-то я встречала…" Это заявление не жандармского полковника – женщины, стрелявшей в Трепова. Я читаю мнение Потресова – опять же человека "с этой стороны", хотя и кончившего антибольшевизмом, - и, памятуя, что пишет-то он о Ленине, угадываю в портрете характернейшие черты Нечаева: "Никто не умел покорять своей личностью, как этот, на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имевший никаких данных для обаяния". "Всечеловечность" Ильича – той же природы, что и впечатление, производимое Нечаевым на окружающих. Вон ведь как Сергей Геннадиевич развратил стражников Алексеевского равелина; потом одного из них, сосланного в Якутск, кто-то из революционеров спросил: "Ну как же ты мог ему подчиниться?" "Да он как взглянет, - объяснил бедолага, - так попробуй ему не подчиниться".

Естественно, Ленин был образованнее Нечаева. Естественно, он никогда не сморкался на ковер, как Нечаев. Но, как говорят теперь, "харизма" была та же самая.  Думаю, тут очень важно вот какое обстоятельство. Оба в детстве и ранней юности – мы знаем это из воспоминаний и вычитываем из их сочинений – были если и не очень религиозными, то набожными. Позже случился надлом, какие-то глубокие личные переживания отвратили от веры в Бога. Но психология фанатика-изувера осталась.

Бонч-Бруевич утверждал, что Ильич был очарован одной листовкой Нечаева (по всей видимости, он с ней познакомился в Женеве, где хранился нечаевский архив). В этой листовке, в ответ на вопрос, что делать с царствующей фамилией, Нечаев "высочайше повелевал": "Уничтожить всю большую ектению!" То есть всех до единого, чьи имена поминались на большой (великой) ектении на каждом богослужении.

Проходят десятилетия. Троцкий, вернувшись из санатория, с юга, узнает о казни августейшего семейства. "Кого именно казнили?" – интересуется он. И в ответ "самый высший человек в государстве" раздраженно восклицает:

- Да всех, всех! Всю большую ектению!

Может ли это быть случайным совпадением? Бонч наводит на мысль, что такой вариант исключен: Ильич, большой любитель цитат, "восхищался умением Нечаева облачать мысль (потрясающие формулировки, которые оставались в памяти на всю жизнь)". "Большая ектения" – именно такая "потрясающая формулировка". Приговор Сергея Геннадиевича был приведен в исполнение во всей точности Владимиром Ильичом…

Бонч-Бруевич опубликовал сведения о симпатии Ленина к Нечаеву, этому "титану революции", в журнале "30 дней" в январе 1934 года. Прошел год – и был убит Киров, впору сказать, этот Иван Иванов товарища Сталина. Пророчество Герцена сбылось. И чаяния Нечаева осуществились: писать-то он писал, и премного, но в душе был великим практиком, пусть сам и успел всего одно убийство совершить. Настали времена великих практиков. Невольно вспомнишь: когда Иванов был уже бездыханным и все в ужасе отпали – отнюдь не злодеи, обыкновенные ребята, замороченные идеей, - Нечаев подошел к жертве и выстрелил в голову. Не первый ли это в нашей истории "контрольный выстрел"?

Как-то на исходе "застоя" оказался я в Академии наук, на заседании, где обсуждались близкие мне материи, - и, считая, что все тут давным-давно примерно как и я мыслят, сказал: Сталин ненавидел интеллигентов, особенно пишущих, так же, как их ненавидел Нечаев. Мое сопоставление шокировало ученых коллег. Но я-то им самого главного не сказал: о том, из чьих рук принял Сталин эстафету. Выписываю наудачу из сочинений Ленина: "Вы против всякой крепкой, связывающей интеллигентские капризы дисциплины", "вы дряблые и мягкотелые натуры"… и такой – высказанный по ту сторону добра и зла – упрек: "Вас отпугивает боязнь тирании"!

И ведь услышано было. И воспринято было. Не только фанатиками и изуверами, не только аскетами революции, вроде "железного Феликса" (Бердяев видел в нем второе издание Нечаева), но и "дряблыми и мягкотелыми", вроде Александра Блока. Все учили в школе поэму "Двенадцать", но мало кто знает такие строчки, из черновиков поры "генеральной репетиции": "Мы в петлях раскачнём тела, / Чтоб лопнули на шее жилы, / Чтоб кровь проклятая текла!.."

Вот она, "музыка революции". Вот песенка, звучащая полтора нечаевских века на просторах нашей родины.

Думая о Нечаеве, я против своей воли, мысленно произношу слово "победитель". И психологический тип торжествует, и метода, и привычка передергивать, и хамское отношение к интеллигентности и культуре, и отрицание всех моральных норм во имя "народных чаяний".

Нечаевский кряж – он и в обывательской тоске по крепкой руке.

Нечаевский кряж – и в нашей Думе. Вот минувшей зимой предложил на одном из заседаний депутат Юшенков почтить память жертв сталинских репрессий. И они – нечаевская фракция – задницу не оторвали от кресла! Этим своим "невставанием" они отменили решение своего же ХХ съезда и немногие другие демократические решения власти, чей юбилей готовятся отметить в ноябре.

Юбилей Нечаева они во всяком случае встречают достойно. Хотя им до юбиляра и далеко: самоотречения в них ни на копейку. Озабочены они лишь собственным банковским счетом. Да, Нечаев начал с того, что явился к Герцену просить денег. Однако же не для себя, не для своих детишек "на молочишко"…

*

Сын деревенского маляра, самоучка, С.Г. Нечаев уже в 19 лет, сдав в Петербурге экзамен на звание учителя, преподает в Сергиевском приходском училище Закон Божий и одновременно поступает вольнослушателем в Петербургский университет. Участвует в студенческом движении, становится лидером его радикального крыла. Дважды нелегально ездит за границу. Арестованный в Париже, на суде держался очень мужественно. Приговоренный за убийство студента Иванова к 20 годам каторжных работ в Петропавловской крепости, установил связи с исполнительным комитетом "Народной воли". На предложенный ему комитетом выбор, куда направить силы и средства – на цареубийство или на организацию его побега, - Нечаев не колеблясь от побега отказался. Умер в тюрьме, прожив всего 35 лет… Революционеру, по утверждению Нечаева, положено знать "только одну науку – науку истребления и разрушения". Для будущего устройства общества Нечаев определил пять категорий жителей, подлежащих уничтожению. К первой он отнес власти предержащие. В пятую категорию зачислил "праздноглаголящих в кружках и на бумаге". Бакунин, прочитав "Катехизис революционера", сказал: "Это катехизис абреков". Энгельс назвал Нечаева "людоедом революции".

(Давыдов Ю. Неслучайный Нечаев

*

***