Сергей Нечаев: "Катехизис революционера". Часть 2. Троицкий Н.А. о Нечаеве, 2002 г.

*

<…> Глава III. Предвестие. Стр. 95-116.

<…> 3.2. Нечаевщина. Стр. 102-110.

<…> Именно с осени 1868 г. начался в России новый революционный подъем, который и занял все следующее десятилетие.

Началом его стали студенческие волнения 1868-1869 учебного года. Они были порождены общим разгулом жандармских репрессий и спровоцированы обнародованием "Правил" 1867 г. по надзору за студентами. Во всех вузах Петербурга, а затем и Москвы забурлила волна самовольных сходок и митингов, на которых студенты открыто предъявляли властям свои требования: отменить жандармскую опеку над вузами, снять запрет со студенческих касс, кухмистерских, сходок. Это движение и попытался возглавить Сергей Геннадиевич Нечаев – одна из самых трагических и одиозных фигур в русском освободительном движении, экстремист, которого официальная церковь вскоре признала едва ли не самым отпетым безбожником в России и который, тем не менее, по иронии судьбы, был тогда учителем Закона Божьего в Сергиевском приходском училище Петербурга.

Этот малорослый, нервный, одержимый брюнет с резкими манерами и "с горящими глазами, взгляд которых мог выносить далеко не каждый" [48], сразу заявил о своих претензиях на роль революционного вождя. Простолюдин (его родители выкупились на волю из крепостных), рано осиротевший, испытавший всю безысходность доли бедняка. Нечаев сам был радикально настроен против существующего режима и чуток к таким же настроениям студенчества. Он и решил создать из студентов, настроенных ультрареволюционно, организацию под названием "Народная расправа" (или иначе, поскольку это название показалось ему мягким, "Общество топора").

Тактические основы нечаевщины изложены в "Программе революционных действий", которую Нечаев составил с возможной (по предположению Б.П. Козьмина) помощью П.Н. Ткачева. Она представляла собой образчик программы назначенного восстания, "ноты, по которым должна быть разыграна революция" [49]. Считая вслед за Бакуниным, что русское крестьянство инстинктивно подготовлено к революции, Нечаев был убежден, что к 19 февраля 1870 г. [50] вспыхнут бунты, которые – при условии заблаговременного создания организации, способной объединить и возглавить их, - перерастут в победоносное общероссийское восстание. Отсюда Нечаев планировал до мая 1869 г. "создать возможно большее количество революционных типов" из студенчества обеих столиц и университетских городов, в мае перенести центр вербовки революционеров в губернские и уездные города, а с октября 1869 г. развернуть общими силами столичных и провинциальных неофитов пропаганду "в самой массе народа", чтобы к весне 1870 г. было все готово для массового восстания [51].

Зимой 1868-1869 гг. Нечаев приступил к осуществлению своей программы среди петербургского студенчества, но не имел успеха. Студенты в большинстве своем (среди них будущие "чайковцы" С.Л. Чудновский, Л.Б. Гольденберг и др.) за Нечаевым не пошли, склоняясь к тактике постепенного накопления сил. Тогда Нечаев в январе 1869 г. уехал в Москву и там попытался увлечь за собой местное студенчество, но встретил энергичное противодействие со стороны кружка еще одного будущего "чайковца" Ф.В. Волховского. Московские студенты почти все солидаризировались с Волховским и тоже отказали Нечаеву в поддержке.

Нечаев, обдумав причины своих неудач, рассудил, что недостает ему одного – революционного авторитета. Поэтому он задумал искусственно составить себе имя героя и мученика и придать своему имени легендарный ореол. Роль вождя он взял на себя легко, труднее было создать ореол, но Нечаев и с этим справился. Для начала он распустил слух о самом себе, будто ему удалось то, что никому из русских революционеров никогда не удавалось, - ни до, ни после Нечаева, а именно побег из Петропавловской крепости (прямо с допроса через уборную в генеральской шинели). Затем, в марте 1869 г., Нечаев с далеко идущими планами уехал за границу. В Женеве он явился к М.А. Бакунину, выдал себя за эмиссара мифического революционного комитета, якобы опирающегося на большие, почти готовые к восстанию силы, и убедив Бакунина в том, что эмиссару для пользы дела необходимы полномочия агента Интернационала, получил от него искомый мандат с соответствующим порядковым номером (2771) и печатью [52]. После этого Нечаев вернулся в Россию уже не только с претензиями вождя, но и с легендарным ореолом вокруг своей личности.

Мало того, за границей Нечаев изыскал и значительные средства для "Народной расправы" – изыскал по-нечаевски напористо и нечистоплотно. Дело в том, что еще в 1857 г. саратовский помещик П.А. Бахметев (ученик Н.Г. Чернышевского по саратовской гимназии, прототип Рахметова в романе "Что делать?") [53] оставил у А.И. Герцена и Н.П. Огарева под их общую расписку 20 тыс. франков для революционной пропаганды. Герцен хранил это "бахметевский фонд" с тех пор на крайний случай. Нечаев же, прослышав о фонде, решил, что его организация и есть этот "крайний случай". Он приехал к Герцену и затребовал "бахметевский фонд". Герцен сначала поддался было натиску Нечаева. Очевидец их встречи Н.И. Жуковский так рассказывал об этом Л.А. Тихомирову: "Нечаев рассудил, что на барина лучше всего подействовать демократической грубостью. Он явился в армяке, говорил по-мужицки, а больше всего сразил Герцена сморканием в его изящно убранных комнатах. Как приложит палец к ноздре, да шваркнет прямо на ковер, потом придавит другую ноздрю – да опять, на другую сторону… Так и ошалел Александр Иванович: народная сила идет в революцию, нельзя не поддержать!" [54].

Правда, Герцен вовремя спохватился, разглядел в Нечаеве авантюриста и денег не дал. Тогда Нечаев стал действовать с другого конца: он обольстил Огарева [55], выпросил у него одну, огаревскую половину фонда (10 тыс. франков) и заставил его просить у Герцена другую половину. Герцен все не давал, но в январе 1870 г. он умер, а его наследники не устояли перед Нечаевым и отдали ему оставшиеся 10 тыс. франков.

Наконец, уже располагая деньгами из "бахметевского фонда" и опираясь на поддержку Бакунина и Огарева, Нечаев сумел наладить в Женеве издание собственного архиреволюционного журнала "Народная расправа", а главное составил основополагающий документ нечаевщины, пресловутый "Катехизис революционера" [56]. "Катехизис" провозглашал задачей русских революционеров "наискорейшее и наивернейшее разрушение поганого строя" царской России (в № 1 "Народной расправы" было сказано еще энергичнее: "повсюдное всеразрушение") и даже физическое уничтожение значительной части современного "поганого общества". Во всяком случае, из шести категорий, на которые это общество "должно быть раздроблено", первая категория "неотлагаемо" осуждалась на смерть, а людям второй категории даровалось "только временно" жизнь "для того, чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта". Списки "осужденных на смерть" печатались в журнале "Народная расправа", причем туда попали не только царские сатрапы, вроде П.А. Шувалова и Ф.Ф. Трепова, и не только официозные идеологи, как М.П. Погодин и М.Н. Катков, но и умеренные либералы, вроде А.А. Краевского и А.Д. Градовского. Не зря Ф. Энгельс назвал Нечаева "форменным революционным людоедом" [57].

В составе революционной организации, по "Катехизису", предпочтительно должны были сплачиваться злобные отщепенцы, чуть ли не человеконенавистники ("он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире <…> Все и вся должны быть ему равно ненавистны"), а наиболее желанен был "лихой разбойничий мир, этот истинный и единственный революционер в России". Народ рассматривался здесь, по выражению М.Н. Покровского, "как своего рода сырое тесто, из которого заговорщики лепят все, что им нужно" [58]. Впрочем, сам Нечаев называл народ "мясом для заговоров" [59].

"Катехизис" освобождал русского революционера от каких бы то ни было моральных ограничений: "нравственно для него все, что способствует торжеству революции; безнравственно и преступно все, что помешает ему". Отношения между самим революционерами иезуитски уродовались. Старший революционер должен был смотреть на младших соратников лишь "как на часть общего капитала, отданного в его распоряжение". Как гласят "Общие правила организации" (своеобразное добавление к "Катехизису"), требуется "полная откровенность от членов к организатору", тогда как организатор "для возбуждения энергии" новообращенных вправе "объяснять им сущность (любого дела – Н.Т.) в превратном виде", причем "устраняются всякие вопросы" к нему с их стороны [60].

Давно замечено, что нечаевский "Катехизис" "особенно охотно утилизировался черносотенной публицистикой, когда ей нужно было сделать из революционера страшилище. Недаром и опубликовал его в России впервые "Правительственный вестник" [61]. Сегодня он тоже утилизируется псевдодемократами, которые выдают его за визитную карточку всех вообще русских революционеров. "Катехизис" Нечаева, - пишет, например, Ф.М. Лурье, - важнейший, откровенный документ нечаевщины и последовавших за ней этапов российского освободительного движения" [62]. Между тем, общеизвестно, что "Катехизис" даже к т.н. "нечаевцам", т.е. к людям, которых Нечаев жульнически вовлек в свою организацию, не имеет никакого отношения. Он характеризует только самого Нечаева, ибо Нечаев никому из нечаевцев его не читал [63]. Не читался же "Катехизис" потому (как это объяснил тогда же, на процессе нечаевцев В.Д. Спасович), что "если бы читался, то произвел бы самое гадкое впечатление" [64].

[63]. Это признает и Ф.М. Лурье в его указ. соч. (С. 105-106). Зашифрованный текст "Катехизиса" был изъят при обыске у П.Г. Успенского, а ключ к нему – у А.К. Кузнецова. Расшифровали его чиновники Российского МИДа.

Итак, подкрепив свои вождистские претензии ореолом от Бакунина и деньгами от Герцена и Огарева, Нечаев к концу августа 1869 г. вернулся в Россию, чтобы сформировать уже разрекламированную им как реальность "Народную расправу". Главной базой своей вербовочной деятельности он выбрал Москву, но с той же целью наезжал неоднократно в Петербург, причем в Москве расхваливал зрелость и мощь петербургского филиала "Народной расправы", а в Петербурге – московского. Прилагал он к этому неимоверные усилия, пуская в ход ложь, шантаж, мистификацию, все ухищрения из своего "Катехизиса". Так, он собирал подписи желающих участвовать в политической демонстрации, а потом использовал подписной лист "чтобы держать опрометчивых молодых людей в кулаке, запутать их и заставить делать, что ему хочется" [65]. Структура рождавшейся в муках "Народной расправы" строилась на слепом, марионеточном послушании всех ее мифическому "Комитету", доверенным лицом которого на словах и единоличным олицетворением на деле был Нечаев. Чтобы поддержать реноме "Комитета" и свое собственное, Нечаев блефовал: то являлся к "нечаевцам" в офицерском мундире, "прямо со сходки" якобы завербованных офицеров, то приводил кого-нибудь из знакомых как "ревизора от Комитета". Он имел несколько псевдонимов, а настоящей его фамилии никто из "нечаевцев", кроме П.Г. Успенского, не знал [66].

Бесчинства реакции к тому времени ожесточили радикальную часть молодежи так, что она готова была, по словам С.М. Кравчинского, "броситься к первой бреши и даже щели, откуда блеснет луч света" [67]. Отдельные ее представители добровольно поддержали Нечаева. Колеблющихся Нечаев увлекал своей титанической энергией, потрясавшей, а то и буквально гипнотизировавшей юные головы. "Он из нас просто веревки вил!" – вспоминал А.К. Кузнецов о себе и подобных ему. Тем не менее, удалось Нечаеву завербовать в Москве лишь около 40 человек, а в Петербурге – до 20-ти [68]. Подавляющее большинство студенчества обеих столиц выступило против Нечаева. Возглавляли тогда антинечаевскую оппозицию М.А. Натансон, В.М. Александров, А.И. Сердюков, Н.В. Чайковский – все, будущие "чайковцы".

Таким образом вождь оказывался без армии. Когда же он убил первого рядового (студента Иванова Ивана Ивановича), отказавшегося повиноваться ему [69], то этим только повредил себе и своему делу. Убийство было раскрыто, а нечаевская организация, так и не успевшая оформиться, к весне 1870 г. разгромлена.

Сам Нечаев ускользнул от ареста и 15 декабря 1869 г. бежал за границу. Там он некоторое время пытался не без успеха мистифицировать Бакунина и Огарева, даже возобновил с их помощью издание герценовского "Колокола" (с 2 апреля по 9 мая 1870 г. вышли 6 номеров, рассчитанных на то, чтобы революционизировать либеральную оппозицию в России). Но когда за границей узнали об убийстве Иванова и других отметинах нечаевщины [70], вся русская революционная эмиграция отвернулась от Нечаева. "Прозрели", наконец, и Бакунин с Огаревым. "Ничего не скажешь, - написал Бакунин Огареву 2 августа 1870 г.  – мы были глупцами, и если бы был жив Герцен, как он посмеялся бы над нами, и он был бы прав нас ругать!" [71].

После этого Нечаев, всеми отвергнутый, больше двух лет скитался по Европе, пока не был выслежен агентами III отделения и арестован (14 августа 1872 г.) швейцарской полицией. Швейцария выдала его России как уголовного преступника. Российский суд 8 января 1873 г. определил ему за убийство Иванова 20 лет каторги, но Александр II повелел заточить его навсегда в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, т.е. в главную политическую тюрьму империи. То был первый в России (и не последний при Александре II) случай, когда монаршая прерогатива использовалась не для смягчения [72], а для отягчения наказания, вынесенного судом. Нечаев и в равелине не опустил рук: собственной кровью писал на стене заявления-протесты; шефу жандармов А.Л. Потапову, который пригрозил ему телесным наказанием, дал пощечину; кончил же тем, что распропагандировал крепостную стражу. Лишь в последний момент, благодаря предательству нечаевского соузника Л.Ф. Мирского, власти помешали Нечаеву в самом деле осуществить то, что так и не удалось никому, - побег из Алексеевского равелина. В ноябре 1882 г. Нечаев был там загублен.

Феномен нечаевщины исследован капитально, но толкуется по-разному. Еще Н.К. Михайловский и В.Я. Богучарский доказывали, что нечаевщина – это "во всех отношениях монстр", исторический парадокс, не связанный ни с прошлым русского революционного движения, ни с его будущим [73]. Такой взгляд разделяли и некоторые советские историки: Ю.Ф. Карякин и Е.Г. Плимак, полагавшие, будто "нечаевщина и русское освободительное движение – явления не только глубоко различного, но и прямо противоположного (? – Н.Т.) порядка", и якобы "на народническое движение 70-80-х годов в России нечаевщина не оказала никакого влияния" [74], отчасти Б.С. Итенберг, Ш.М. Левин [75]. Другие исследователи (Б.П. Козьмин, Р.В. Филиппов) склонны были считать, что "нечаевское дело органически связано с революционным движением 60-х годов и теснейшим образом примыкает к революционному движению следующего десятилетия" [76].

Думается, вторая точка зрения ближе к истине. Еще в начале 60-х годов ишутиинцы склонялись к принципу "цель оправдывает средства", замышляли террор и против "внешних врагов", и против собственных отступников. Это еще была "скорее платоническая нечаевщина" [77], но царизм своими репрессиями спровоцировал ее поворот от слов к делу. Молодые радикалы, вынужденные искать адекватные средства защиты от неистовства реакции 1866-1868 гг., ожесточились до крайности. В обстановке повсеместных гонений, о которых Щедрин писал: "Исчезнуть, провалиться сквозь землю, быть забытым – вот лучший удел, которого мог желать человек" [78], в такой обстановке призыв Нечаева к "повселюдному всеразрушению" увлек активные, но политически незрелые натуры (а именно они преобладали в студенческом движении 1868-1869 гг.). Иначе говоря, нечаевщина была крайностью революционного движения, обусловленной крайностями реакции. Г.А. Лопатин так и писал об этом П.Л. Лаврову в июле 1870 г.: "Крайности порождают противоположную крайность" [79].

Правда, здоровое начало быстро взяло верх в народническом движении над нечаевскими извращениями. Как только народники увидели авантюризм и безнравственность нечаевщины, они почти единодушно отвергли ее. Об этом свидетельствуют буквально все первоисточники [80]. Попытки современных публицистов доказать ("с голоса" царских жандармов и западных советологов, вроде Ф. Помпера и М. Правдина), что "бесовщина" "сатаны" Нечаева есть "главнейшее средство и атрибут" всех народнических организаций [81], вопиюще противоречат подлинным фактам и документам. Но это не значит, что на движение 70-х годов нечаевщина не оказала никакого влияния. С одной стороны, самый факт боевого, бескомпромиссного выступления Нечаева и "нечаевцев" против царизма [82] подтолкнул и ускорил нарастание нового революционного подъема. С другой стороны, на горьком примере нечаевщины народники убедились в том, сколь пагубны для дела революции личный произвол и пренебрежение к моральным нормам, и, отвергнув нечавщину, больше прежнего стали заботиться о нравственной чистоте революционного движения.

[82]. Мужественное поведение Нечаева на суде и в тюрьме дало повод некоторым исследователям (П.Е. Щеголев, Р.М. Кантор, А.И. Гамбаров в СССР, Людвик Базылев в Польше) попытаться реабилитировать его как историческую личность. Такая реабилитация была бы неправомерной, ибо нечаевщина остается нечаевщиной, и ответственность за нее лежит на Нечаеве. Стр. 103-110.

(Троицкий Н.А. Крестоносцы социализма. (Выписка).

*

***