Шейнин Лев: следователь, прокурор, писатель. Часть 2. А. Звягинцев. Время и тайны Льва. 2013 г.

Человек своего времени – так отзывались о Льве Шейнине знавшие его люди. Так что это было за время, в котором "пылкий провинциальный юноша" с литературными задатками и жаждой творчества мог стать жестоким преследователем свободной мысли, профессионалом "ночных допросов" с истязаниями подследственных, научился предавать друзей, обвиняя их в несуществующих грехах? Исследование Александра Звягинцева помогает понять те механизмы подчинения ума и воли, которым не может быть места в свободном, демократическом обществе.

*

По многолетней привычке в одну из суббот я заглянул в книжный магазин "Москва". Там в букинистическом отделе бросился в глаза массивный, густо коричневый том в тяжеленном, словно бронированном, переплете.

Я узнал его сразу. "Настольная книга следователя", изданная в 1949 году, где среди авторитетных членов редколлегии и авторов был Лев Романович Шейнин. В свое время эта книга многому меня, начинающего юриста, научила. Самое поразительное - она и сегодня, по отзывам многих практиков, не потеряла актуальности.

Лев Романович Шейнин был человеком с необычной биографией и удивительной судьбой. Он занимал тогда мои мысли еще и потому, что я в это время работал над романом-хроникой о Нюрнбергском процессе, а Шейнин в нем участвовал, и даже был втянут в серьезную интригу, которая обернулась для него весьма печальным продолжением...

Человеком Лев Романович, конечно, был незаурядным. Многое успел сделать, многое пережил. Вот только исповедоваться - ни публично, ни в частных разговорах - никогда не желал, хранил молчание о делах минувших. И когда знаменитый актер Василий Борисович Ливанов предложил написать Шейнину мемуары - это будет бестселлер! - тот посмотрел на него так, будто в первый раз видел и только негромко сказал: "Васечка! Вы что, с ума сошли?!"

На работу в прокуратуру после Гражданской войны его, семнадцатилетнего студента литинститута, мобилизовали по комсомольской путевке. И он, пылкий провинциальный юноша, без всякой подготовки становится следователем, получает право арестовывать людей, отдавать их под суд, распоряжаться судьбами человеческими. Сообразительный, умеющий мыслить и сопоставлять факты Шейнин, скорострельно закончив юрфак МГУ, довольно быстро становится настоящим профессионалом следствия. Это замечают и назначают его следователем по особо важным делам. Мало того, он не забывает о литературных пристрастиях и начинает публиковать в журналах рассказы, написанные на основе тех конкретных дел, которые он вел. Уже через несколько лет появляется ставшая знаменитой книга "Записки следователя". Было ему тогда 24 года. А спустя год Шейнин пишет... учебник по криминалистике.

Но у каждого времени свои законы. В 1934 году его привлекают для участия в расследовании убийства Кирова. Шейнин становится помощником Прокурора СССР Вышинского, он работает на всех процессах того времени, участвует в разоблачении бесчисленных "врагов народа". Именно тогда он понял, что есть вещи, о которых ему лучше не говорить никому и никогда. Тем более что и сам он в 1936 году был арестован, его подержали недолгое время в лагере на Колыме, а потом оправдали и вернули на службу. Это было суровое назидание, которое он запомнил на всю жизнь.

Шейнин возглавил следственный отдел Прокуратуры Союза ССР и руководил им более 12 лет. Он вел жизнь баловня судьбы. Получал награды, выпускал книги, по его пьесам и сценариям ставили спектакли и фильмы. Одновременно раскрывал громкие уголовные дела, сажал в тюрьмы людей, устраивал по ночам допросы с пристрастием.

Жил он широко и роскошно. Имел машину, великолепную двухэтажную дачу в Серебряном бору, был женат, но это не мешало ему заводить амурные связи. Но мне кажется, чувство тревоги не покидало его никогда. Люди, знавшие Шейнина, разделяли эту мою мысль. Большинство из них считали, что Шейнин не был напрямую причастен к фальсификации доказательств, истязаниям и пыткам. Мне об этом сказал и известный художник-карикатурист Борис Ефимович Ефимов, тоже бывший на Нюрнбергском процессе. Вернувшись в Москву, Ефимов близкие отношения сохранил только с Шейниным, который участвовал в суде народов в качестве помощника Главного обвинителя от СССР Руденко.

"Помню, выступает Шейнин на процессе об ограблении музеев и вывозе фашистами из СССР в Германию произведений искусства, - рассказывает Ефимов. - А Геринг, который, как известно, сам всем этим заправлял, сидит на скамье подсудимых и нервничает. Снимает наушники, потом опять их одевает. Потом бросает их перед собой. Наконец, не выдерживает и раздраженно говорит:

- Господин обвинитель, а вам не кажется, что вы здесь всех вводите в заблуждение, поскольку пользуетесь фальшивыми доказательствами?

Шейнин тут же отбрил нациста № 2:

- А не кажется ли господину Герингу, что он уже не рейхсмаршал, которому позволено перебивать кого угодно, а просто преступник, который должен отвечать за свои преступления?

Тогда в Нюрнберге такая острая, молниеносная реакция со стороны Шейнина на реплику Геринга имела большой резонанс".

Изучая материалы уголовного дела, возбужденного в 1951 году против Шейнина, я наткнулся на допрос, в котором он, уже будучи арестованным органами МГБ, в своих показаниях утверждал, что одной из причин его ареста стал конфликт с руководителем бригады Главного управления СМЕРШ полковником Лихачёвым в Нюрнберге...

Контрразведчики донесли из Нюрнберга в Москву, что работники прокуратуры "слабо парируют" антисоветские выпады обвиняемых. Начались разборки. В дело вмешался Прокурор СССР К.П. Горшенин, находившийся в то время в Нюрнберге. Факты не подтвердились. Более того, было установлено, что Лихачёв и сам сильно подставился. Разъезжая по Нюрнбергу на черно-белом "Хорхе" с салоном, отделанным красной кожей, из гаража Гитлера, полковник вел себя крайне нескромно, даже вызывающе. Был заносчив и дерзок. Его побаивались. Во время проверки выяснилось, что Лихачев принудил к сожительству молоденькую переводчицу, которая забеременела. Он заставил её сделать аборт. Женщина погибла. Собранную информацию Горшенин передал в ЦК партии и руководителю СМЕРШа Абакумову. Лихачёва отозвали из Нюрнберга.

Потом мне удалось установить, что материал о "мягкотелой линии поведения нашей делегации в Нюрнберге" Сталину направил Берия. А Сталин дал поручение разобраться Молотову. Тот позвонил политсоветнику главноначальствующего Советской военной администрации в Германии Владимиру Семеновичу Семенову и дал поручение съездить в Нюрнберг, посмотреть, как идут дела на процессе. Семёнов спросил: "Будут ли какие-либо установки?" Получил ответ: "Нет, не будут". Семёнов выслушал доклады наших сотрудников, присутствовал на процессе, на допросах Кальтенбруннера, Йодля, Розенберга. Потом собрал совещание и сказал, что работают советские представители хорошо, умело отстаивают утвержденную линию. Написал об этом шифротелеграмму в Москву. А спустя лет двадцать в одной из бесед честно сказал: "Если бы Молотов сообщил мне о "сигналах" Берии, то не исключаю, что "по законам" того времени "что-нибудь" я бы в Нюрнберге нашел".

Вот так делались тогда большие государственные дела. Впрочем, только ли тогда?..

Из Нюрнберга Шейнин возвращается триумфатором. Работа на высоком посту в прокуратуре, книги, фильмы, Сталинская премия за фильм "Встреча на Эльбе", слава... Он не отказывал себе ни в чем. Один из приятелей сказал как-то, что Шейнин вел распутный образ жизни и делал это с таким цинизмом, что все выглядело, как "домашний публичный дом". Шейнин отрезал: "Я сожительствовал с рядом женщин, но в публичный дом свою квартиру не превращал".

В послевоенные годы среди московских интеллектуалов была популярна такая стихотворная байка: "На берегах литературы пасутся мирно братья Туры, и с ними, заводя амуры, Лев Шейнин из прокуратуры".

Однако жизнь в это время закручивает сюжет, который даже он, мастер драматургических ходов, не мог предусмотреть. Его нюрнбергский знакомый Лихачёв становится заместителем начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР и начинает заниматься делом Еврейского антифашистского комитета. В 1949 году Шейнина неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Сказали, что назначат директором Института криминалистики, но...

На одной из вечеринок подвыпивший сотрудник органов сболтнул: "Эх, Лева, Лева, старый уголовник!.. Умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись..." Через несколько лет сам он объяснит такой неожиданный поворот своей замечательной карьеры только одним словом: "Михоэлс..."

Это очень походило на правду. Накануне увольнения Шейнин был командирован в Минск в связи с загадочной гибелью знаменитого артиста Михоэлса. Для многоопытного Шейнина не представило никакого труда установить, что никакой автомобильной аварии, о которой официально было объявлено, не произошло, а имело место подготовленное убийство, следы которого вели куда-то очень высоко... Видимо, от авторитетного следователя ожидали, что он подтвердит факт случайной гибели Михоэлса. Но факты подсказывали Шейнину другую версию, и его немедленно отстранили от дела, а вскоре и уволили. И дело было не только в Михоэлсе. Тогда уже раскручивался так называемый "еврейский вопрос". Нужны были "заговорщики", которые могли сойти за организаторов заговора. Шейнин был для Лихачева находкой. Прокурорский работник, литератор, имевший обширные связи, особенно в еврейской среде, как нельзя лучше подходил на активную роль . К тому же было известно, что Шейнин, осторожный и хитрый, обладавший удивительной изворотливостью, был очень боязлив. Многие его знакомые знали, что он панически боялся допросов с пристрастием и признавался, что он их не выдержит. Шейнина арестовали 19 октября 1951 года. Он связывал свой арест с происками главы МГБ Абакумова. Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, виновные были отданы под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов обронил: "Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься... Ну, старайся, старайся..."

Правда к этому времени Абакумов сам уже сидел в тюрьме и терпел пытки. Его даже одно время поместили в тесный холодный карцер без окон, без притока свежего воздуха, держали на хлебе и воде, включая беспрерывно холодильную установку. Описывая эти зверства в письме на имя Берии и Маленкова, Абакумов просил их только об одном: передать его дело в целях объективного расследования в Прокуратуру.

В рамках дела, возбужденного против Абакумова, был арестован коллега Шейнина - прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Дорон. От него добились показаний даже на Генерального прокурора СССР. Когда после смерти Сталина бедолага был освобожден, он признался, что били его "с оттяжкой" металлической пряжкой по обнаженным ягодицам, приговаривая: "Вот тебе материальное право, а вот тебе процессуальное право".

В постановлении на арест Шейнина указывалось: "… изобличается в том, что будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и Советского правительства".

Борис Ефимов вспоминал, что в те дни арест Шейнина многие восприняли вполне философски:

"Встретил на улице известного поэта, а он говорит:

- А знаешь, Боря, этого толстяка Шейнина посадили. Говорят, упал в обморок, когда за ним пришли. Там теперь, поди, похудеет...

- Да ты что? - остолбенел я. - Да он же сам всех сажает!

- Ну и что? Сажал, сажал и досажался..."

Почему-то дело Шейнина "тянулось" два года, хотя другие, куда более запутанные, заканчивались быстро. Видимо, "умная голова" умел тянуть время. Профессионал, он тонко чувствовал, чего от него хотят, высчитывал, пытался угадать по течению допросов, как меняется политика на самом верху.

Делом занимались в разное время семь старших следователей Следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Его допрашивали не менее 250 раз, большей частью ночью, как правило, допросы начинались в 9-10 часов вечера и заканчивались далеко за полночь. Более года держали в одиночке, иногда в наказание "за провинности" лишали прогулок, книг, передач, во время допросов шантажировали, оскорбляли, грозили побоями. Однажды его даже заковали в наручники и не снимали их в течение шести дней. Все это довело Шейнина до такого состояния, что к концу следствия, по собственному признанию, запас его "нравственных и физических сил был исчерпан". Были периоды, когда его силы окончательно покидали, и он в эмгэбэшной одиночке ощущал холодное дыхание смерти и слышал, как в ночной тишине, она ему приговор читала.

Протоколы его допросов я внимательно изучал. Что и говорить - это тяжелое занятие. Наводящее на невеселые мысли.

В первый год ведения дела следователи усиленно раскручивали "еврейский заговор". Шейнин давал показания охотно и подробно, "выдавал" всех и вся. Он говорил о своих "националистических" беседах с самыми известными деятелями советской культуры и искусства. "Закладывал" он и своих бывших сослуживцев по прокуратуре. Кстати, и того же Бориса Ефимова тоже присовокупил к числу заговорщиков. Он с готовностью поведал о своих особых беседах с Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Рыбаком и многими другими известными деятелями культуры. Вот только один отрывок из его показаний об Эренбурге. "Эренбург говорил, что в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм..."

Следователи, видя его готовность, требовали показаний на Утесова, Блантера, Дунаевского, и даже на Вышинского, руководившего знаменитыми процессами 30-х годов... На Вышинского Шейнин показаний не дал, но вот своих сослуживцев не пожалел. Так, на вопрос следователя: "Вы все рассказали о своей вражеской работе против Советского государства?" последовал ответ: "Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рагинским". Называл он и многих других лиц, например, прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина... Причем "шил" Шейнин к заговорам даже тех, о ком его и не спрашивали.

Через какое-то время "еврейский вопрос" стал терять актуальность, и следователи принялись усиленно "превращать" Шейнина в шпиона. Пошли вопросы о связях с заграницей. Однако здесь Шейнин держался стойко. Он начисто отрицал свою вину в шпионаже или измене Родине. Одновременно писал заявления на имя первых лиц государства. Вот такие:

"У меня нет чувства обиды за свой арест, несмотря на перенесенные физические и нравственные страдания. Скажу больше: тюрьма помогла мне многое осознать и переоценить. И если мне вернут свободу, этот процесс нравственного очищения и глубокого самоанализа даст мне как писателю очень многое. Слишком легко мне раньше удавалась жизнь".

Что тут скажешь?

После смерти Сталина, когда многие дела стали прекращаться, Шейнина держали в тюрьме еще более восьми месяцев. Он не мог не видеть, как меняется ситуация, узнал, что его личный враг Лихачев арестован, и резко изменил свои показания, многое из того, о чем говорил, стал отрицать. Кстати, Лихачёв в декабре 1954 года вместе с другими руководителями МГБ СССР за допущенные злоупотребления будет осужден и расстрелян. 21 ноября 1953 года дело Шейнина было прекращено, его освободили. И он этому очень радовался. Радовался еще и тому, что далекое эхо теперь, как ему казалось, невозвратных лет уже отголосило над его головой и его угрюмой страной. Как-то он зашел в Верховный Суд. Председатель суда Анатолий Антонович Волин рассказал мне, что, увидев его в коридоре, пригласил к себе в кабинет. Спросил:

- Ну что, тебе там крепко досталось?

- Да нет, - спокойно ответил Шейнин.

- Говорили, что ты признался еще в машине, когда тебя везли на Лубянку.

- Нет, все было не так, - коротко ответил Шейнин и сменил тему.

Была у Шейнина памятная встреча и в родной прокуратуре, где ему и его коллеге Дорону вернули партийные билеты, хранившиеся там после ареста. Это было единственное, что можно было тогда сделать. Как сказал снятый в то же время с работы Генеральный прокурор Г.Н. Сафонов, "где начинался порог МГБ, там заканчивался прокурорский надзор". Впрочем, и сам Шейнин знал это не хуже. Он знал систему, в которой прошла его жизнь, которой он служил, и потому никогда и ничего не любил вспоминать из прошлого. Ведь многие тайны, в которые он был посвящен, были не только тайнами времени и системы, но и его собственными, глубоко личными тайнами.

Он ушел в мир иной после обширного инфаркта, хотя считал, что сердце у него абсолютно здорово и всегда боялся умереть от рака.

* Полную версию текста читайте на сайте www.rg.ru/art/786293

*

Он не считал возможным предать гласности тайны, даже когда был к небу ближе, чем к земле. Но и пружину молчания время от времени история приводит в движение. Я говорил о нем со многими - коллегами, друзьями, которых было не счесть, просто знакомыми. И что-то из тайн становилось более или менее понятным. Пусть не в деталях, а в виде общей картины. Весьма разнообразной и поучительной.

*

Льва Шейнина нет в этом мире более сорока лет, и мало кто сейчас вспоминает о его былых делах, а вот книги его всё издаются. И имя его у абсолютного большинства поклонников ассоциируется исключительно с творчеством. С той деятельностью, которая, по признанию самого Шейнина, лечила ему душу и помогала жить. Ставшую знаменитой книгу "Записки следователя" он написал в 24 года. А спустя год Шейнин пишет… учебник по криминалистике.

"Только в творчестве, - говорил выдающийся русский юрист и писатель Анатолий Федорович Кони, - есть радость - все остальное прах и суета". И ведь прав был…

В последние годы своей жизни Лев Шейнин работал заместителем главного редактора журнала "Знамя", затем редактором на киностудии Мосфильм, принимал активное участие в создании знаменитого сериала "Следствие ведут знатоки". По его сценариям в это время были сняты тут же ставшие популярными фильмы "Ночной патруль", "Цепная реакция", "Игра без правил", поставлена пьеса "Тяжкое обвинение". Завершена трилогия "Военная тайна".

В моей библиотеке хранится не совсем обычная книга Шейнина - "Записки следователя". Подарил мне ее сын Марка Юрьевича Рагинского, который тоже участвовал в Нюрнбергском процессе, Дантон. Сам Марк Юрьевич в самый разгар перестройки, в 1987 году, как-то сказал мне: "Понимаете, объяснить в новой жизни при новой власти то, что творилось тогда, невозможно. Никто не поймет. И Шейнин это хорошо знал. За полгода до смерти он подписал мне эту книгу. Видите, он уже говорит в прошедшем времени и будто бы подводит некий итог. А итог - это, простите, ведь почти всегда некий конец!"

Я открыл книгу: "Дорогой Марк! - твердым почерком писал Шейнин. - Мы рядом прошли долгую и сложную жизнь. На старости уже нет времени менять друзей, и к тому же лучше старых не найдешь… 6/IX 66. Ваш Лева".

(Звягинцев А. Время и тайны Льва

*

***