Досье. Достоевский Ф.М. Часть 20. У.А. Гуральник о Достоевском. 1982 г.

Введение. Литературоведческие искания в предреволюционную эпоху. Возникновение в России марксистско-ленинской науки о литературе. (П.А. Николаев). Стр. 3-27.

Настоящий труд непосредственно связан с двумя коллективными монографиями "Возникновение русской науки о литературе" и "Академические школы в русском литературоведении" (изд-во "Наука", 1975) и является  определенным итогом исследования дореволюционного этапа в истории нашего отечественного литературоведения. Освещена более или менее полно важная сторона русской научной культуры прошлого. Стр. 3.

<…> План и проспект данного труда, как и ранее вышедших книг "Возникновение русской науки о литературе" и "Академические школы в русском литературоведении", были разработаны Отделом русской классической литературы Института мировой литературы им. А.М. Горького АН СССР и обсуждались в научном коллективе ИМЛИ и на заседании Бюро Отделения литературы и языка Академии наук СССР.

Авторы и редколлегия благодарят всех участников обсуждений плана, проспекта, а также труда в целом. Стр. 27.

(Николаев П.А. Литературоведческие искания в предреволюционную эпоху. Возникновение в России марксистско-ленинской науки о литературе. Стр. 3, 27).

**  

Глава 1. У истоков марксистского литературоведения в России. Стр. 28-187.

<…> Вклад русских писателей второй половины ХIХ – начала ХХ в. в науку о литературе (С.Е. Шаталов (1, 2), А.Л. Гришунин (3, 8), М.С. Горячкина (4), У.А. Гуральник (5), К.Н. Ломунов (6), Э.А. Полоцкая (7). Стр. 99-136.

Тургенев о сущности драмы, "тайном" психологизме и типах романа.

Гончаров о "живучести" литературных произведений, "лишних людях" и проблеме типического.

Литературные взгляды Островского.

Некрасов и Салтыков-Щедрин о народности, идейности и социальной активности литературы.

Критика теоретических основ "чистого искусства" и натурализма. Вклад писателей в разработку теории реализма. Л. Толстой, Достоевский, Чехов, Короленко о литературе.

*

1. (С.Е. Шаталов, стр. 99-103). (Выписка).

Писателя, если он обращается к вопросам истории и теории литературы, интересуют главным образом тайны творческого процесса и читательского восприятия, вопросы художественного мастерства и обращения с художественным словом. Историка литературы и критика, напротив, интересует закономерное  в литературном процессе и в воздействии произведения на общественную жизнь.

В большинстве случаев суждения писателей о явлениях историко-литературного порядка примыкают к сложившимся и получившим  распространение историко-литературным концепциям. И в таком случае они могут рассматриваться как одно из свидетельств теоретического уровня, идейно-эстетической концептуальности и направленности литературного процесса той или иной эпохи.

Суждения же писателей о психологии и "технологии" творчества не имеют строгой системности, выглядят как субъективные догадки и не приобретают логической завершенности. Объяснение этому факту следует искать прежде всего в том, что никаких иных концепций творческого процесса в искусстве, кроме предложенных романтиками, европейская наука не выдвинула. Таким образом, интуитивизм многих суждений в этой области Тургенева, Гончарова, Некрасова, Достоевского и других крупнейших художников был обусловлен тем методологическим уровнем в гуманитарных науках, который был достигнут к середине ХIХ в.

При всем том теоретические суждения и догадки писателей в ряде случаев по справедливости должны расцениваться как предвосхищение последующих научных разысканий; они несомненно обогатили науку о литературе. Особенную ценность имеют высказывания писателей о психологии творчества; основанные на самонаблюдениях художников-реалистов, эти высказывания являются единственно достоверными сведениями в области, которая до сих пор остается мало доступной для систематического изучения. Стр. 99-100.

**

<…> 5. (У.А. Гуральник, стр. 113-118).

Теоретические воззрения и историко-литературные представления Федора Михайловича Достоевского (1821-1881) столь же сложны, многогранны и противоречивы, как и его социально-политические взгляды. Писатель никогда не придавал им самодовлеющего значения. Его литературоведческая концепция была производной от его общефилософской концепции и анализа действительности в целом. В этом смысле наиболее показательным выступлением Достоевского является его речь о Пушкине, явившаяся итогом мучительных раздумий писателя о смысле бытия, предназначении человека, о путях развития, настоящем и будущем России, родного народа, всего человечества.

Свою аргументацию Достоевский строит на анализе и истолковании литературных произведений и образов, делая из них широкие обобщения, касающиеся философии истории. Для Достоевского поэзия не только равноправная часть реальной действительности: художественное творчество рассматривается им как высочайшее мерило истинности идей.

Программное значение имел "Ряд статей о русской литературе" Достоевского (1861).

Историко-литературная концепция Достоевского и его эстетические взгляды отнюдь не сводимы к "почвеннической" догме, хотя во многих пунктах они соприкасаются с учением основателя "органической критики" Григорьева и носят на себе следы страховских воздействий. Как и всех "почвенников", Достоевского в 60-е годы волнует проблема восприятия интеллигенцией "народных идеалов". Отсюда его требование к литературе быть действенным орудием "мирного" сближения сословий. Однако, взятые в целом, суждения великого писателя о литературе по своему преобладающему пафосу и масштабности выходят далеко за пределы "почвенничества". Безусловное эстетическое чутье, творческий опыт гениального художника-реалиста, глубокое понимание истории русской и мировой культуры позволили Достоевскому предложить такие решения кардинальных теоретических и историко-литературных проблем, которые объективно содействовали развитию русской филологической науки.

Сказанное в первую очередь относится к своеобразному пониманию реализма и его отношений к действительности, к той трактовке выразительных возможностей этого творческого метода, которые развивал автор "Преступления и наказания", "Идиота", "Бесов" и "Братьев Карамазовых". Характерно следующее его многозначительное признание:

"У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для… меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, и даже напротив" [16].

К этой мысли Достоевский возвращался многократно, определяя свой метод и свое понимание принципов реалистического творчества как противоположность натуралистическому копированию внешних сторон быта. "Задача искусства, - писал он, - не случайности быта, а общая их идея, зорко угаданная и верно снятая со всего многоразличия однородных жизненных явлений" [17].  

Достоевский отстаивал свое понимание "типического" в противовес "обыкновенному". Типические характеры, по его мысли, хотя и редко встречаются в жизни, "почти действительнее самой действительности" (VI, 406), так как выражают ее в сгущенном виде.

Оспаривая революционно-демократическое учение о тенденциозности искусства, Достоевский, однако, сближался с эстетикой Белинского. Следы воздействия последнего обнаруживаются во многих его высказываниях по коренным вопросам творчества, в утверждении требования, чтобы в произведении ясно отразился взгляд художника. По убеждению Достоевского, "мало еще выставить все данные свойства лица: надо решительно осветить его собственным художественным взглядом" (ХI, 100).

Называя себя "реалистом в высшем смысле", писатель своим толкованием метода, практически подкрепленным всем его творчеством, расширял и углублял утверждаемые передовой литературной теорией 50-70-х годов представления о границах и перспективах развития реалистического искусства, выбивая почву из-под ног тех теоретиков, которые с позиций идеалистической эстетики атаковали реалистическую литературу. Ставя знак равенства между изображением действительности в ее типических проявлениях и эмпирическим копированием последней, эти теоретики утверждали, что реализм якобы лишает искусство его "идеального начала", глубины проникновения в душевный мир человека. Не только в своих статьях, но и своим новаторским творчеством Достоевский показывал, что подлинному реализму доступны и могучая сила проникновения в психологию человека,  и глубина анализа социальных отношений.

Исходные позиции Достоевского как теоретика литературы сформулированы им в статье "Г.-бов и вопрос об искусстве" (1861), где он объективно выступает союзником "партии Чернышевского" в вопросах эстетики, решительно утверждая социальную ценность искусства, признавая его общественную действенность.

Убеждениям в общественной значимости искусства Достоевский оставался верен до конца жизни, о чем свидетельствуют, в частности, заметки из его последних рабочих тетрадей [18]. Писатель опровергал теорию "чистого искусства", вскрывал ее антинародный характер.

[18]. См.: ЛН, т. 83. М., 1971. См. также: Ф.М. Достоевский об искусстве. М., 1973.

Считая литературу "выражением всей жизни", сознавая огромное влияние литературы на общественную жизнь, Достоевский усматривал призвание писателя в правдивом отображении сложной, трагической действительности, в исследовании глубин человеческой души, в нравственном воздействии на читателя. Особенно высоко им ставилась нравственная сила искусства, способного, по мнению Достоевского, "заронить прекрасное в душу" (в этом отношении важно сослаться на две статьи в "Дневнике писателя" 1876 г., посвященные памяти Ж. Санд).

Некоторые замыслы Достоевского как теоретика и историка литературы остались неосуществленными. Не была написана задуманная в 1876 г. статья о значении нравственного идеала в литературе и о судьбах положительного героя в произведениях разных стран и эпох. Судя по наброскам, это должен был быть экскурс в историю всемирной литературы – с древнегреческой трагедии, Шекспира, Сервантеса, Гете, Гюго, Диккенса до Тургенева и Толстого. Достоевский здесь намеревался вернуться к вопросу о значении идеала красоты в жизни человечества, который он затрагивал в статье "Г.-бов и вопрос об искусстве". "Потребность красоты и творчества, воплощающего ее, - неразлучны с человеком…" – утверждал Достоевский (ХII, 86). Для автора "Идиота", пытавшегося воссоздать образ "положительно прекрасного человека", характерно определение эстетики как "открытия прекрасных моментов в душе человеческой" (в записных тетрадях 1872-1973 гг.).

Настойчиво утверждал Достоевский мысль о нерасторжимом единстве идейности и художественности в искусстве. "В истинно художественном произведении, - писал он, - хотя бы оно толковало о других мирах, не может не быть истинного направления и верной мысли" [19].

Воззрения Достоевского на литературу, как и его мировоззрение в целом, сохранили отпечаток воздействия Белинского – даже в тех случаях, когда с идеями "неистового Виссариона" он вел непримиримый спор. В пушкинской речи 1880 г., предлагая свою интерпретацию образа Татьяны и его народности, оспаривая трактовку, данную в девятой статье Белинского о Пушкине, писатель не может игнорировать аргументацию великого критика.

"Школа Белинского" сказывалась в отношении Достоевского к Гоголю и в определении его места в истории новой русской литературы. В отличие от Ап. Григорьева, выступавшего апологетом "Выбранных мест из переписки с друзьями", в противоположность Н. Страхову, идеализировавшему в Гоголе те качества, которые отвергал Белинский, Достоевский, как в юности, когда он пострадал за чтение письма Белинского к Гоголю, так и в послекаторжный период критически относился к религиозно-моралистической проповеди Гоголя, противопоставляя ей (например, в "Дневнике писателя") художественные типы, созданные сатириком.

Значение этих выступлений Достоевского определяется тем, что на протяжении 60-70-х годов шла неустанная борьба вокруг наследия Гоголя и в этой связи – за и против традиций Белинского, идейно-теоретического лидера "гоголевского направления" в русской литературе. Здесь проходила одна из главных демаркационных линий.

Понимание Достоевским роли Гоголя, его реалистической сатиры в развитии критического направления в русской литературе соприкасалось с концепцией Чернышевского, автора "Очерков гоголевского периода русской литературы", хотя и было лишено революционно-демократической целенаправленности последнего. Обоими авторами был выражен просветительский взгляд на искусство, призванное играть действенную роль в нравственном образовании народа.

К числу самых плодотворных историко-литературных суждений Достоевского относятся его характеристики творчества Гоголя, включенные в систему крупномасштабных размышлений о судьбах русской сатиры от Грибоедова до Щедрина и о сущности сатиры вообще, о соотношении сатиры и трагедии в русской и мировой литературе. Итоговое значение приобретала запись в рабочей тетради Достоевского 1876-1878 гг.: "О, и Гоголь думал, что понятия зависят от людей (кара грядущего закона), но с самого появления "Ревизора" всем, хотя и смутно, как-то казалось, что добродетельный городничий вместо Сквозняка ничего не изменит. Мало того, и не может быть добродетельного Сквозняка".

Здесь запечатлена мысль о новом идейно-эстетическом качестве литературы критического реализма, пришедшей на смену нравоописательному просветительскому реализму ХVIII в., с его заблуждениями насчет природы социальных связей. Естественно, что в заметках Достоевского отсутствуют термины, к которым наука о литературе пришла спустя много десятилетий, однако характер изменений указан точно.

"Концентратом" историко-литературных и теоретико-литературных представлений Достоевского явилась его знаменитая речь о Пушкине, произнесенная 8 июня 1880 г. на заседании Общества любителей российской словесности в Москве. Речь эта оставила глубокий след в истории общественной мысли и послужила поводом для острых дискуссий.

Речь о Пушкине насквозь полемична. Она явилась своего рода точкой пересечения противоборствовавших идейно-эстетических устремлений в русском литературоведении и критике 70-х – начала 80-х годов. В ней была изложена целостная концепция новой русской литературы. В основу этой концепции легла излюбленная мысль Достоевского, который с начала 60-х годов неустанно твердил о необходимости слияния интеллигенции  с народной массой, "почвой", об исцелении "исторического русского страдальца" народной правдой. Призыв к самообузданию гордых индивидуалистов типа пушкинского Алеко или Раскольникова и осуждение беспочвенных "скитальцев", утративших веру в родные идеалы, имели объективно прогрессивное значение. Однако Достоевский свой упрек адресовал представителям революции и социализма, что было встречено прогрессивной интеллигенцией с возмущением.

Но ни почвеннический налет, коим отмечена речь о Пушкине, ни ошибочная адресовка призыва: "Смирись, гордый человек, и прежде всего смири свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве" – не могут затушевать принципиального значения тех глубоких идей о национальном своеобразии и мировом значении русской литературы, которые высказал Достоевский. Он заблуждался в определении путей выхода из тупика, в котором оказалась значительная часть интеллигенции. Но плодотворным было философское осмысление типа Алеко и его вариаций – "это все тот же русский человек, только в разное время явившийся" (ХIII, 444). Многозначительно утверждение, что "русский скиталец", гордый человек, которому "необходимо именно всемирное счастие", реален и метко схвачен.

Глубокая оценка "Евгения Онегина" в широкой исторической перспективе, утверждение гуманизма и всечеловечности как отличительных качеств русского национального характера и соответственно новой русской литературы позволяют видеть в речи Достоевского о Пушкине документ, сыгравший заметную роль в становлении науки о литературе в России. Его отсвет лежит на многих историко-литературных построениях, имевших хождение несколько десятилетий спустя. Рациональное зерно в речи о Пушкине находит и марксистско-ленинское литературоведение, отвергающее прозвучавшие в ней консервативные мотивы, в первую очередь поиски выхода, "спасения" в религиозном союзе, в "братском согласии всех племен по Христову евангельскому закону".

Демократизм Достоевского, исторический его оптимизм сказались в утверждении народности как источника духовных сил, в признании, что "национальная русская сила" наиболее выразилась во "всемирной отзывчивости" Пушкина, в "изумляющей глубине ее", "в перевоплощении своего духа в дух чужих народов". Примечателен тезис о великом грядущем силы народной: "Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк" (ХIII, 456-457).

Современное Достоевскому литературоведение даже в лучших своих образцах не могло подняться до столь масштабной постановки вопроса.

Речь Достоевского о Пушкине дала мощный толчок изучению мирового значения русской литературы. Стр. 113-118.

(Русская наука о литературе в конце ХIХ – начале ХХ в. (Выписка).

*

***